И ЗА УЧИТЕЛЕЙ СВОИХ...

В начале мая Одесскому национальному университету имени И. И. Мечникова (быв. Новороссийский) исполнилось 155 лет. В ознаменование этого события мы публикуем серию воспоминаний об ученых, преподавателях и воспитанниках старейшего высшего учебного заведения нашего города. Первая публикация была посвящена Петру Карышковскому (см. "Порто-франко" от 20 февраля с. г.). В этом номере — воспоминания о Семёне Иосифовиче АППАТОВЕ.

Семён Иосифович пользовался большим авторитетом у студентов. Он был непревзойденным лектором-международником. Во всяком случае, мне за всю жизнь не приходилось видеть и слышать ничего подобного. Тут особенно важно упомянуть о той роли, которую играли лекторы-международники в жизни советского общества.

Нынешнему поколению студентов, выросшему в условиях реальной, практически полной свободы СМИ, торжества Интернета, "разгула" демократии, невозможно представить жизнь за "железным занавесом", как на Западе называли страны социалистического лагеря. Сразу оговорюсь, что не собираюсь выступать критиком всего, что было в СССР, но недостаток информации я лично ощущал постоянно. Особенно информации о зарубежье. Стремление побольше узнать о "прекрасном далеко", как пелось в популярной тогда детской песне, вылилось в масштабные закупки публицистической литературы в книжном магазине родной Доманёвки, где, начиная с 7-го класса, я слыл едва ли не самым доходным завсегдатаем. Блистательные по форме, глубокие по содержанию, шедевры жанра — так можно характеризовать труды выдающихся советских журналистов — международников Эрнста Генри, Мелора Стуруа, Николая Федоренко, Генриха Боровика, Валентина Зорина, Виталия Коротича, Владимира Цветова. Попав в мои руки, они были с восторгом и вдохновением "проглочены", много интересных фактов и сюжетов перекочевало на каталожные карточки самодельного домашнего каталога, а влияние их на мое становление как личности, учитывая "дипломатические грёзы", было определяющим.

Для многих людей истиной в последней инстанции стали продукты вещания на СССР "вражеских голосов" — радиостанций, круглосуточно занимающихся антисоветской пропагандой в эфире. Несмотря на все меры борьбы с ними, кто очень хотел — мог поймать запретные волны. Те же жители страны, кого интересовало, как там у них "за бугром", могли получить сведения шире, чем с экрана телевизора или с радиоточки, у лектора-международника. Примечательно, что чем выше был ранг лектора, тем уже был круг аудитории, зато выдавалось больше закрытой информации. Например, лектор ЦК КПСС никогда не опускался до уровня трудового коллектива завода или колхоза. Да что там колхоз, для него и районный партактив был непрестижен! Такие лекторы, как правило, выступали на республиканском и областном уровнях. Лекторы республиканских ЦК — на районном. А вот лекторы обкомов и райкомов "несли идеи партии в массы".

Кроме штатных лекторов партийных органов, были внештатные лекторы этих же органов соответствующего уровня, были лекторы общества "Знание". То есть, существовала разветвленная структура устной пропаганды и агитации, работавшая на политическую систему.

Как я теперь понимаю, сверхзадача этих людей заключалась не столько в эффективности, но в эффектности подготовки слушателей, подаче материала, внешнем виде, особом складе речи, тембре голоса, поведении до представления слушателям и на трибуне. Делалось все, чтобы приезд лектора был праздником, большим событием, торжеством, пришествием. Секретари партийных организаций заведомо "разогревали" публику фразами типа: "Вот приедет лектор из области (района) и все нам расскажет. Я его слушал. Молодец! Все по полочкам раскладывает. Доходчиво, понятно...".

Так создавался ореол вокруг профессии лектора, а "международники" вообще были "некоронованными королями" лекторского сословия. Само собой подразумевалось знание ими иностранных языков, заграничные командировки, элитное образование. Народ должен был верить, трепетать и внимать. Вот и я искренне верил и внимал. Трепета же ни перед кем за собой не замечал.

Когда Коля Лазарев, с которым мы жили в одной комнате университетского общежития № 4, с некоторым превосходством на правах старшего (он был уже на третьем курсе, а я только вживался после заочного отделения во второй курс стационара), рассказал об Аппатове, я решил поближе познакомиться с ним, но повода на протяжении всего второго курса не было. На третьем курсе я пришел к С. И. с просьбой написать статью в стенгазету "Историк". Разговорились. Спросил у него совета, как можно стать дипломатом. Он внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и спросил, почему вопрос именно к нему. Я ответил, что все говорят, будто бы он закончил "МИМО" (так тогда называли Московский институт международных отношений), работал за границей. На что С. И. как-то очень быстро ответил, что в Москве не учился, а заканчивал факультет международных отношений Киевского госуниверситета и, например, нынешний декан того факультета Глеб Николаевич Цветков — его сокурсник. Если я желаю, С. И. может меня с ним познакомить. В отношении своей работы за границей не сказал ничего, но предложил работу "заграничной" направленности мне. Ему нужен был студент, способный реанимировать кружок "Международные отношения".

"Путь в современную дипломатию может лежать и через науку. Начнем с малого — становись старостой кружка, пиши научные доклады, организуй работу, а там будет видно. Чем смогу — помогу. Большому кораблю — большое плавание", — в заключение изрек свою любимую фразу С. И.

Кружок я возглавил и был старостой почти три года, до окончания университета. Темой научного доклада, подражая С. И., избрал историографию. Только у него была монография по американской историографии одного из периодов истории Германии, а я взял советскую историографию советско-американских отношений. Но не только подражание ему определило мой выбор. Определяющими были два других мотива.

Первый и важнейший, сыгравший отрицательную роль как в реализации дипломатической карьеры вообще, так и "научного пути" в дипломатию в частности — плохое владение английским языком.

Второй, сыгравший положительную роль в моем становлении как научного работника — совершенно осознанное, никем не подсказанное решение начать научную карьеру с историографии. Я правильно сообразил: дабы знать советско-американские отношения — ядро дипломатии того времени — надо проштудировать все написанное о них советскими историками.

Аппатов со свойственной ему быстротой поддержал мою идею. Кстати, быстрота реакции на возникающие проблемы, как я понял позже, была результатом постоянного осмысления и анализа им всего происходящего вокруг его особы. Он был чрезвычайно осторожен, гибок, по-дипломатически выдержан, а стиль поведения несколько напоминал стиль Штирлица. Скорее всего, я тоже был какой-то маломощной фигурой в его "талейрановских" комбинациях. Впрочем, мне было комфортно. С. И. очень многому научил меня. Не прямо (хотя и чисто жизненные установки были), но опосредованно, своим примером, мыслями, зашифрованными между строк его работ.

На основе научного доклада в кружке я написал курсовую работу на третьем курсе. На четвертом под его руководством была защищена еще одна. Они составили костяк дипломной работы "Советская историография истории советско-американских отношений в 1917–1939 гг.". Если кто-то думает, что я банально перечислил более 200 монографий и статей, тот ошибается. Я был потрясен открытиями, которые ожидали меня за скромными, почти трафаретными обложками, пожалуй, самых официозных из официозных книжек советской внешнеполитической истории. Например, только дат высадки американских войск в начале Гражданской войны на севере России было выявлено более десяти! Думаю, что и до сегодняшнего дня, уже в новейшей российской историографии, этот вопрос не решен окончательно. И таких проблем оказалось много. Единомыслие было в главном: американский империализм — заклятый враг СССР. Что же касалось конкретных исторических фактов, то никто явно не утруждал себя изучением всяких там "мелочей".

Дипломную Аппатов счел возможным представить на суд своих коллег-американистов. С рекомендательными письмами я отбыл в Киев и Москву.

В Киеве нанес визит уже упоминавшемуся Г. Н. Цветкову. Он взял дипломную и попросил зайти через "пару дней". При следующей встрече дал высокую оценку работе, сказал, что тема может быть предметом кандидатской и докторской диссертаций. Предложил задержаться в Киеве еще на "пару дней", чтобы он успел (по собственной инициативе) надлежащим образом оформить официальный отзыв (я, сдуру, отказался), и выразил сожаление, что я не смогу поступать к ним в аспирантуру в этом году, так как не имею направления (у меня и намерений таких не было).

В Москве произошла забавная история. Известный американист Николай Николаевич Яковлев назначил встречу в Институте США и Канады АН СССР, который в 1973 году находился в начале Калининского проспекта за всем известной церквушкой, если идти от библиотеки им. Ленина. Найдя нужный кабинет, я постучался. Услышав из-за двери: "Войдите!", — вошел. В кабинете было два стола. За одним из них сидел молодой черноволосый мужчина. Приветливо улыбаясь, предложил мне присесть на стул возле стола напротив и сразу спросил: "Ну, как там Одесса-мама?". Я ответил каламбуром типа "цветет и пахнет", передал ему привет от Одессы, где все его знают, от Семена Иосифовича, а затем нагнулся и стал рыться в своем портфеле, пытаясь обнаружить письмо Аппатова. Пауза неприлично затягивалась, но в этот момент открылась дверь, вошел высокий подтянутый мужчина, а тот, что был в кабинете, сказал: "Николай Николаевич, ваш одессит уже прибыл и докладывает об обстановке на юге"...

Я откровенно опешил. Тот, что был в кабинете, глядя на мой сконфуженный вид, рассмеялся, встал из-за стола, подошел ко мне, протянул руку: "Анатолий Андреевич Громыко". Вошедший тоже протянул руку: "Николай Николаевич Яковлев". Все стало на свои места. Но какая компания собралась! Сын "Самого" Громыко, известный ученый и... я.

Яковлев забрал дипломную, велев позвонить дней через пять-шесть ему домой. Дал адрес, объяснил, как найти дом, заметив, что это проще простого. Действительно, дом я нашел сразу, спустившись от МИД СССР на Смоленскую набережную. В парадной, кроме консьержки, был еще человек в штатском. Женщина позвонила по телефону, а мужчина провел до лифта. Николай Николаевич открыл дверь и провел меня в большую комнату с длиннющим и широченным столом по центру, буквально прогибающимся под тяжестью множества книг, рукописей, газет, как строительные леса под тяжестью кирпича. На стене висел портрет маршала. Заметив мой взгляд, Николай Николаевич сказал: "Это мой отец. Главный маршал артиллерии. Присаживайтесь".

Я присел на краешек стула у торца стола. Он — по диагонали напротив. Дипломная лежала перед ним. В нее были вложены несколько листков бумаги. "Я написал отзыв на ваш реферат. Послушайте, может, я что-то упустил", — сказал он и зачитал текст. Разумеется, моя солидарность с автором отзыва была полной...

"Если хотите, можете заверить в канцелярии", — посоветовал Николай Николаевич. Я поблагодарил, взял ответное письмо Аппатову и откланялся.

...Прошло больше сорока лет с момента описываемых событий. Семен Иосифович эмигрировал в США и там умер. Все годы до отъезда я поддерживал с ним добрые отношения. Наверное, он все же связывал со мной какие-то надежды, иначе вряд ли дал бы рекомендацию в члены КПСС, часто принимал дома, поручал важные для его имиджа визиты.

Для меня он был воплощением идеального научного руководителя, человеком нестандартного склада ума, твердого характера, упорства в достижении поставленных целей. Я пытался брать с него пример, нес и через всю оставшуюся жизнь пронесу глубокую благодарность за все, что он мне дал.

Валерий ВАРЗАЦКИЙ.