ТАКОЙ ЛИ "МАМОЙ" СТОИТ НАМ ГОРДИТЬСЯ?

В нынешней избирательной кампании некоторые политические силы активно обыгрывают известное понятие "Одесса-мама". В него вкладывают разные смыслы, но никто не задумывается над тем, откуда оно пошло и что, собственно, означает. Мы сочли полезным просветить наших политиков, а заодно и прочих земляков. Для чего обратились к известному исследователю Александру Сидорову.

Мамой Одесса стала к концу XIX века, и это прямо связано с ее становлением как центра преступного мира Российской империи. Писатель, сценарист, режиссер Эфраим Севела (1928–2010) в киноповести "Одесса-мама" справедливо отмечает:

"В мое время Одесса была мамой и все мы, ее дети, называли этот город Одессой-мамой. Вы спросите почему? И я вам отвечу... Одесса была столицей воровского мира всей Российской империи — по этой причине ее ласково называли мамой".

Но почему именно в конце XIX столетия Одесса так полюбилась преступникам? Конечно, свою роль сыграло южное расположение города. Уголовный люд не случайно до сих пор называет себя "бродягами" и "босяками", эта традиция идет еще с каторжанских времен. А босяков всегда тянет в теплые края. Как заметил беспризорник из фильма "Достояние республики", отвечая на вопрос, зачем бежит в Ташкент: "Там тепло, там яблоки..."

Но одними яблоками сыт не будешь. Нужны благоприятные условия для "работы" ("работой", "делом" испокон веку в криминальной среде называли преступление). А где лучше всего работать? В большом, богатом торговом и промышленном городе! Таковым Одесса становится именно на переломе XIX-XX веков...

Сюда, в богатый южный город и порт, потекли жулики, жиганы, урки со всех концов империи. Здесь было чем поживиться и, что немаловажно, где удобно разместиться. Несмотря на бурный рост города, его окраины — вотчины одесского пролетариата — оставались запущенными и смахивали на нынешние бразильские фавелы.

Действительно, значительная часть профессиональных преступников обитала именно на рабочих окраинах... Константин Паустовский в воспоминаниях расширяет географию: "В предместьях — на Молдаванке, Бугаевке, в Слободке-Романовке, на Дальних и Ближних Мельницах — жило, по скромным подсчетам, около двух тысяч бандитов, налетчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и прочего темного люда".

Вот для этих людей и их "коллег" по уголовному ремеслу Одесса к началу ХХ века становится настоящей мамой..."

Далее А. Сидоров приводит цитату из "Справочника по ГУЛАГу" Жака Росси — француза, пробывшего в ГУЛАГе с 1937 по 1955 год: "Одесса-мама (об Одессе, столице воровского мира). В XIX в. и до начала 40-х гг. ХХ О. была главным центром российской уголовщины. Среди одесских блатных было много евреев и ряд блатных слов происходит из идиш".

В другой книге, "Евреи Одессы", утверждается, что город в это время был "золотой жилой для всех отбросов, для самых разных типов, которых привлекала возможность отправиться туда, где их никто не знал и где они могли жить новой жизнью, свободной от цепей традиции".

Поскольку сам А. Сидоров — ростовчанин, он не мог обойти вниманием родной город.

"Формула "Ростов-папа, Одесса-мама" (то есть упоминание обоих уголовных центров в связке, а не по отдельности) возникла первоначально именно в среде уркаганов-"русаков". Это связано с особенностями русского маргинального сообщества. До революции профессиональные преступники называли себя бродягами, иванами. "Иваны" и "бродяги" — фактически наименование одной и той же уголовно-арестантской касты. Ну, с "бродягами" ясно. Уголовники, называя себя бродягами, подчеркивали, что занимаются исключительно криминальным промыслом, не имеют ни дома, ни семьи, ни паспорта (у одесских евреев дело обстояло иначе: традиционно они очень ценили семью и родной очаг). А почему — "иван"? Полностью определение этих уголовников звучало как "иван, родства не помнящий". Оборот перешел в жаргон арестантов из официальных бумаг. Иван — издревле у русских самое распространенное имя: даже в сказках его носят главные герои от дурака до царевича (не случайно немецкие оккупанты во время Великой Отечественной называли всех русских мужчин "иванами"). Поэтому, когда задержанного бродягу спрашивали об имени и фамилии, он обычно так и аттестовал себя: "Иван". На вопрос о месте проживания и родственниках следовал стандартный ответ: "Не помню". Так и записывали: "Иван, не помнящий родства" (позже фразеологизм обоснуется в литературном языке для обозначения человека, который оторвался от своих корней).

Но после возникновения криминальных "папы" и "мамы" формулировка несколько изменилась. Когда преступники и бродяги отвечали на вопрос о родных, они уже не ссылались на "забывчивость". Разъясняли охотно: "Ростов — папа, Одесса — мама".

Итак, как видим, понятие "Одесса-мама" родилось в среде преступного мира и, как бы не трансформировалось, но имеет откровенно выраженный оттенок. Вряд ли это может быть предметом гордости. Тем более, для тех, кто обещает городу и его жителям "райскую жизнь".

Подготовил Александр ГАЛЯС.