НАСТОЯЩУЮ ОДЕССУ НУЖНО ПОМНИТЬ

Урожденный одессит Вячеслав ДОБРОВОЛЬСКИЙ — один из ведущих режиссеров музыкального театра. На его счету более 120 постановок в театрах России и Украины. В разные периоды он возглавлял театры музкомедии в Хабаровске, Оренбурге, Магадане и других городах. Удостоен почетного звания "Заслуженный деятель искусств РФ".

Нашей газете В. Добровольский предложил плоды своих воспоминаний об одесском детстве. Которые мы, в свою очередь, предлагаем нашим читателям.

ЧЕТВЕРТЬ КУРИЦЫ

Эта история началась задолго до моего рождения...

В одесском дворе, с разницей в несколько лет, родились мальчик и девочка. С детства дружили, вместе росли. Весь двор называл их "жених и невеста"... Война, эвакуация, возвращение, встреча — и все как раньше. Двор готовился к скорой свадьбе. Шел 1948 год...

В 1995-м я ставил спектакль во Владивостоке. Постановочный период длился около трех месяцев, многие актеры и музыкальный руководитель спектакля были моими ровесниками. И как-то само собой получилось, что мы вечерами засиживались в театре после вечерних репетиций. Темы разговоров в основном сводились к различным театральным курьезам, оговоркам на сцене, актерским розыгрышам.

Я уже не помню, какую историю тогда рассказал. Помню, что она произошла с моим папой в пору его работы актером в Украинском театре.

Вдруг одна из актрис, Марина, сказала: " А я тоже с Одессы". Именно "С", а не "ИЗ"! Сомневаться не приходилось, так говорят только коренные одесситы.

— А где жила?

— Сначала на Островидова...

— Ну-у! Еще скажи, что в доме 32!

— (долгая пауза) Да, в 32-м...

С детства я запомнил СВОЙ адрес: Островидова, 32, квартира 12а. Значит, мы росли в одном дворе? Но я Марину, как ни пытался, не мог вспомнить. Позже она рассказала, что довольно скоро они поменялись и переехали, так как ее мама не могла пережить, что ее жениха "увела" какая-то "пришлая". И что Марина только родилась в нашем доме. Тогда я не придал значения фамилии "нареченного жениха" ее мамы — велофигурист Виля Асмус, хотя моего папу, Владимира, всю жизнь звали именно Виля. И в цирке он работал в группе велофигуристов...

На премьеру во Владивосток прилетела моя мама из Питера, и мама Марины, к тому времени жившая в Израиле.

Успех спектакля был ошеломляющим. Таким же оказался и банкет. Вот на нем и случилось...

Из разговора с мамой:

— Ма, видишь, за тем столиком сидят наши земляки, не просто одесситы, но с нашего дома!

— Сын, я что-то их не припоминаю.

— Ой, Ма, там такая история! Марина рассказывала, что у ее мамы отбила жениха какая-то, по ее словам, "не наша"...

— Подожди, а как звали ее жениха?

— Виля Асмус...

Мама изменилась в лице. ТАКОЙ я ее не видел НИКОГДА.

— Пойдем, — только и произнесла она.

Мы подошли к столику, где сидели Марина с мамой. Мама начала без предисловий, даже без "здрасьте":

— Во-первых, Асмус — это фамилия руководителя группы, а фамилия Вили Асмуса — Биренбойм. Во-вторых, у МОЕГО МУЖА, Вили Биренбойма, действительно была подруга детства, которая думала, что она — его невеста. Весь двор называл ее за ее фигуру ЧЕТВЕРТЬ КУРИЦЫ...

Мама не успела договорить, как женщина прошептала:

— Лида, четверть курицы — это Я, — и потеряла сознание...

Особенно хочу отметить, что там, на банкете, они не успели познакомиться, но Зоя (так звали маму Марины) всю жизнь помнила имя "ЛИДА", имя своей обидчицы, моей мамы. А не виделись они 45 лет!

Три дня, вплоть до нашего отъезда, мама и Зоя не расставались. Не умолкая, вспоминали они обиды и радости, причем до мельчайших подробностей, говорили о нашем дворе, о нашей Одессе, о времени, которое я знал только по рассказам. Зоя принесла семейный альбом, где почти половина была заполнена ее фотографиями, причем почти на всех вместе с папой. Я эти фотографии видел впервые, а она все говорила и говорила о детстве и юности, вспоминая с каждым днем новые подробности... Мама не оставалась в долгу и рассказывала о том, как сложилась жизнь нашей семьи. Создавалось впечатление, что они соревнуются, пытаясь доказать друг другу, с кем из них папе было (или могло стать) лучше в жизни...

Я не отходил от них все три дня и видел в их глазах и азарт молодости, и слезы горя, которое примирило и соединило их... Ведь прошло почти шесть лет со дня папиной смерти.

ЗВУКИ И ЗАПАХИ

Когда хотят рассказать о необычном явлении или событии, но не хватает слов, обычно говорят: "Это надо увидеть!"

Может, раньше было именно так. Но сейчас увидеть можно все. Стоит лишь найти в поисковике нужную тему, и, пожалуйста, интернет покажет тебе и фото, и видео того, что произвело такое невероятное впечатление!

И все-таки, это, как говорят математики, "условие необходимое, но недостаточное", оно не передает главного: атмосферы события. А ее, настоящую, могут передать только звуки и запахи. Настоящую Одессу нужно слушать, слышать и нюхать.

Дорогие мои сверстники, те, чье детство прошло без интернета, с начинающимся тогда телевидением, постоянно включенными радиоточками и диафильмами по вечерам, с одним телефоном на всю парадную. Вспомните, что интересовало нас тогда, позволяло с радостью встречать каждый новый день, прожитый вместе с родным городом...

Утро. Еще не открыв глаза, я чувствую под одеялом запах папирос "Сальве". Это мой дед, собираясь на работу, курит за огромной чашкой крепкого чая первую за день папиросу. Я знаю, следующим будет запах одеколона "Шипр", которым дед обильно поливает себя после бритья.

Затем раздается стук входной двери, это дед ушел на работу, и сразу в комнату вплывает звук шкворчащей на сковороде картошки — бабушка готовит папе завтрак.

Запах картошки, жаренной на сале, смешивается с запахом духов "Красная Москва", это мама торопится к себе в лабораторию физики. Мама всегда немного опаздывает, поэтому убегает без завтрака, взяв с собой пакет с бутербродами.

Еще раз хлопает входная дверь, и я с нетерпением жду, когда услышу трамвайные звонки и лязг колес на рельсах. Это 28-й и 23-й трамваи увозят деда на завод и маму в университет.

Звонки трамваев — сигнал мне, что надо быстро вставать, иначе пропущу главное событие утра: завтрак с папой. Он уходит позже остальных, репетиция в театре начинается в одиннадцать, поэтому его сборы я не только слышу, но и вижу.

Квартира затихает. Только бабушка возится на кухне, и моя задача незаметно проскочить мимо нее во двор.

Дети моего двора никогда не ходили в детский сад. Бабушки и некоторые мамы, жены моряков китобойной флотилии "Слава", не работали, их основным занятием была ежедневная слежка за нами. Ох, как не любили мы своих любимых бабушек и мам, отрывающих нас от игры в самом ее разгаре!

— Ляля, быстро иди кушать!

— Игорь, немедленно иди переоденься, ты уже насквозь мокрый!

— Витя, не бегай, обратно упадешь и будет, как вчера! Марш домой!..

Удивительную изобретательность проявляли родные в попытках загнать нас домой! Но как уйти со двора в тот момент, когда ты вот-вот забьешь гол, или тебя "смертельно ранили" в "войнушке"... Вот и выпрашивали мы: "еще пять минуточек", или "сейчас-уже иду".

Нет, были, конечно, звуки и запахи, которые мы терпели, понимая их неотвратимость, тем более, что они были, так сказать общие для всех детей.

Звук въезжающей во двор машины, ее специфический запах и звон колокольчика были для нас безусловным рефлексом, как собачкам Павлова. С одним отличием: тем надо было есть, а нам — бежать домой за мусорным ведром. Причем делать это надо было бегом, иначе простоишь в длиннющей очереди, вдыхая ароматы каждого ведра и всей машины целиком.

И среди всей дворовой гаммы выделялся всего один звук, которого мы с нетерпением ждали. Он радовал нас всегда и одновременно всех.

Как глас с неба, раздавался голос с одного из балконов: "Адик (Вова, Леня, Ира...), быстро иди за хлебом и заправь сифон!"

Вот это было счастье! Вся компания бежала за счастливчиком, предвкушая...

Невозможно передать словами запах горячего хлеба из пекарни у Нового базара! Это надо было нюхать! А потом кушать, причем всем и сразу.

Послать за хлебом одного из нас значило, что дома хлеба не будет. Ну кто захочет, чтобы его весь двор дразнил "жадина-говядина"?! Так что просьба: "дай кецык" — означала моментальное съедание всей буханки, хорошо, если что-то доставалось хозяину. Поэтому посылали в пекарню нас или всех сразу, или в большинстве.

С сифонами было сложнее. Пошлешь одного, на обратном пути каждый по глоточку... в общем, как с хлебом результат окажется. А если послать всех...

Прекрасный, шипящий звук струи! Это я поливаю из сифона Юрку Петрова из первой квартиры, а на меня обрушиваются сразу два потока от Игоря и Алика из соседней парадной... И знали ведь все мы, что вернувшихся в таком виде нас срочно загонят домой и накажут. Кого в угол поставят, кого до вечера во двор больше не выпустят и даже на балкон запретят выходить, да еще родителям вечером расскажут (меня бабушка воспитывала мокрым вафельным полотенцем, сейчас понимаю, что поступала нелогично, ведь мокрым по мокрому не дает никакого эффекта).

Но наступал вечер, возвращались с работы папы, мамы и дедушки, все со своими событиями, которыми делились за круглым обеденным столом. И хоть в этих разговорах ничего понятного и интересного не было, но уже не хотелось во двор, привычные домашние запахи и звуки защищали и оберегали нас. И мы верили, что так будет всегда...

Звуки и запахи детства. Короткое счастье, которое заканчивалось в семилетнем возрасте, когда в нашу детскую жизнь входила школа. Они возвращались только во время каникул. Им на смену, в новую жизнь входили другие, но это совсем иная история.

ИМПРОВИЗАЦИЯ

С детства меня окружала музыка. По утрам из радиоточки дома, затем на репетициях в украинском театре, где служил папа, вечерами из патефона, а позднее — из телевизора. Не могу сказать сейчас, нравилась она мне или нет, что-то, наверное, нравилось. Она как бы занимала свое место в жизни без моего участия.

Главным источником музыки для меня было пианино дома, на котором нередко импровизировал папа. Я очень любил наблюдать за ним и потом, когда никто не видит, играть в то, как "ПАПА ИГРАЕТ НА ПИАНИНО"! Это был бессмысленный набор нот, на который я совершенно не обращал внимания, важнее было ползать пальцами по всей клавиатуре, раскачиваться и нажимать на педали. Судя по детским фотографиям, я неплохо копировал и выражение папиного лица, что не осталось незамеченным бабушкой, папиной мамой. Она имела опыт "музыкального воспитания", именно она заставила папу закончить музыкальную школу по классу скрипки, что в дальнейшем помогло ему в музвзводе одесской артиллерийской спецшколы и в дальнейшем после войны некоторое время неплохо зарабатывать, играя в ресторане на трубе. Теперь бабушка решила повторить эксперимент на внуке.

Несмотря на категорическое утверждение папы, что у меня нет слуха, бабушка договорилась с преподавательницей музыки в нашем дворе, и с четырех лет начались мои мучения. У Анны Львовны (так звали учительницу) был сын Леня, старше меня года на три. Как мы завидовали ему! Дело в том, что играл он МЕНЬШЕ НАС, ибо месяца не проходило, чтобы Леня что-нибудь себе не ломал в дворовых играх. Как только ему снимали гипс с одной руки, как он тут же появлялся на другой, или на пальце, а иногда на нескольких сразу.

Три года мучений оказались не напрасными, и меня с первого раза приняли в первую одесскую музыкальную школу, директором которой был известный композитор Юрий Знатоков, старый товарищ папы. И он по дружбе определил меня к лучшему педагогу школы... Если бы волею судеб мы не переехали из Одессы в Ленинград, уверен, музыка стала бы моей профессией.

Валентина Исааковна Гольцман. Музыкант и педагог от Бога, она учила нас не столько ИГРАТЬ, сколько СЛУШАТЬ, СЛЫШАТЬ и ПОНИМАТЬ МУЗЫКУ! Странно, наверное, это звучит, но она учила 8–9-летних детей ИМПРОВИЗАЦИИ. Благодаря ей я в этом возрасте узнал, что такое джаз, причем не в записи, а в ее исполнении. Вот эти уроки и привели к тому событию, о котором хочу рассказать.

Я никогда не был усидчивым учеником. Подбирать по слуху мог часами, но УЧИТЬ ПРОГРАММУ... Час в день, который под присмотром бабушки я обязан был играть, превращался в обоюдную пытку. Как только открывалась крышка инструмента, со двора раздавался стук мяча и крики, звавшие меня играть.

Видя мои мучения, бабушка решила извлечь из них пользу. Высчитав, что сыгранные мною по пять раз все заданные произведения составят ровно час, она однажды заявила: "Хорошо. Не хочешь играть час — не надо. Сыграй каждую вещь по пять раз и свободен".

Радость моя длилась несколько дней, пока я внезапно не взглянул на часы и понял, что никакой выгоды не получил. Но уроки импровизации не прошли даром.

Через несколько дней исполнение программы по пять раз стало занимать не более 40 минут. Бабушка ничего не понимала, я так же старательно перелистывал ноты, а время неумолимо сокращалось. Когда мой ежедневный урок составил 25 минут, бабушка обратилась за помощью к папе.

"Виленька", — сказала она ему, — "послушай урок. Мне кажется, Славушка стал очень быстро играть". И папа послушал... Бабушка была, как говорят сейчас, "в шоке"... Урок длился ровно ОДИН ЧАС.

Успокоив бабушку, что я больше не буду "БЫСТРО ИГРАТЬ", папа рассказал мне, как в детстве ТОЧНО ТАК ЖЕ СОКРАЩАЛ программу, пользуясь тем, что никто в семье НЕ ЗНАЛ НОТНОЙ ГРАМОТЫ. В дальнейшем я нашел еще один способ избегать нелюбимых уроков. Начиная произведения и так же тщательно переворачивая ноты, я постепенно переходил в импровизации бабушкиных любимых мелодий (а любила она больше всего народные украинские и еврейские песни), и когда она начинала потихоньку их напевать, я мог спокойно сбегать во двор, раньше чем через 5–10 минут она не замечала моего отсутствия, а загнать меня со двора домой было нереальным занятием...

Дорогая моя бабушка Оля! Спасибо тебе за твердость и терпение. Ведь вся семья была против твоей затеи. Но если бы не ты, я не закончил бы "музыкалку", не играл бы, кроме фортепиано, на аккордеоне и гитаре, не работал в трудное время концертмейстером в Ленконцерте... И то, что я более 30 лет работаю в музыкальном театре, пройдя путь от артиста хора до художественного руководителя — твоя заслуга.

Публикацию подготовил Александр ГАЛЯС.