"СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ" АРКАДИЯ ЛЬВОВА

Несколько дней назад ушел из жизни Аркадий Львов — один из самых известных современных писателей-одесситов. Он родился 9 марта 1927 года в Одессе, учился на историческом факультете Одесского университета, был исключён в 1946, но через пять лет все же сдал госэкзамены. Работал учителем на Западной Украине, в 1968 вернулся в Одессу. С 1965 публиковал рассказы в советских журналах, в 1966–1972 годах вышло шесть книг его прозы. Его поддерживали Валентин Катаев и Константин Симонов. Но власти считали иначе, что вынудило писателя в 1976 эмигрировать в США. Самое известное произведение Львова — роман об Одессе "Двор", который уже стал классикой. Эдуард АМЧИСЛАВСКИЙ прислал нашей редакции свои воспоминания о встречах с Аркадием Львовым.

Когда осенью 1978 года мой отец был в гостях у Леонида Осиповича Утёсова, наш знаменитый земляк поинтересовался: "Много ли одесситов уезжает из родного города?"

А позже по ходу разговора заметил: "Был один интересный одесский писатель — Аркадий Львов, и тот уехал...".

К сожалению, тогда, в конце семидесятых, для многих одесситов имя Аркадия Львова казалось забытым. Пройдут годы, и с началом перестройки Аркадий вернется в родной город. Вернется своим лучшим романом "Двор", циклом телепередач, снятых в Одессе и показанных по русскоязычному телевидению США. Он будет приезжать в родной город на все важные мероприятия — будь то День города или праздник "Юморины", подготовка к изданию новой книги, а то и просто из любви к родным улицам, к немногим друзьям, оставшимся там...

По итогам конкурса "Одессит года-2002" Аркадий Львов получил награду в номинации "Под знаменем Одессы". Тогда же в родной Одессе вышел из печати шеститомник, не побоюсь этого слова, классика одесской литературы.

Мне повезло часто встречаться с Аркадием.

Вот одно из наших интервью...

— Аркадий, вы уехали из Советского Союза в 1976 году, но Одессу были вынуждены покинуть раньше. Почему?

— Действительно, из последних перед отъездом десяти лет пять я провел в Москве. Возникли проблемы с одесским начальством. Но главное — меня практически перестали печатать в моем городе. А тут поступило предложение опубликовать один из рассказов в газете "Неделя". Кто помнит, в те годы "Неделя" была суперпопулярной. Многие, от кого зависело, чтобы мои произведения публиковались, признавали талант автора, но печатать не спешили. И вот в августе 1964 года я приехал в редакцию "Правды".

Дальше продолжу цитатой из воспоминаний Аркадия Львова:

"...он появился внезапно в дверях, неожиданно высокий, загорелый, с жесткими, карими с прозеленью, глазами горца, и направился быстрой походкой ко мне, вот так вижу его и сегодня, более четверти века спустя, как будто не минули с того августа долгие-долгие двадцать восемь лет, из которых тринадцать лет уже после его смерти, в августе семьдесят девятого года.

— Симонов! — протягивая руку, он назвал себя, хотя в этом не было надобности, совершенно ясно было, что я узнал его, и тут же, как будто продолжая разговор, не только что начатый, а давний, по какой-то причине прерванный, но теперь опять возобновленный, сказал, что Лукин переслал ему мои рассказы, но читать было некогда, завтра они со Львом Славиным улетают в Монголию, в нынешнем августе 25-летие сражения на Халхин-Голе, не лететь нельзя, а когда вернется, не позже сентября, засядет за мои рукописи.

— Как прочту, черкну вам. В сентябре, — сказал он, опять протянул руку и тут же, не медля ни секунды, повернулся и вышел.

У меня было смешанное чувство, скорее неприятное, чем приятное, как-то слишком для меня, одессита, все торопливо и деловито, ни самому сказать спасибо, ни от человека услышать приветливое слово, но Юрий Борисович Лукин, который привел Симонова, чтобы тот посмотрел на молодого автора собственными глазами, был вполне удовлетворен и объяснил мне:

— Все в порядке. Костя — обязательный человек: он прочтет, напишет. Все в порядке.

В начале ноября пришло письмо от Симонова: "Я прочел, хотя и не так скоро как бы мне хотелось, все Ваши рассказы, которые мне переслал Юрий Лукин. Прочел, во-первых, с интересом, а во-вторых, с душевной симпатией к автору, к его мыслям и чувствам. ...Я думаю, что если бы их подобралось побольше, то из них могла бы составиться книжка рассказов. Я постараюсь при случае показать их другим товарищам, мнению которых я доверяю, проверить свои ощущения. Если Вы захотите дослать мне еще другие рассказы — досылайте, я их почитаю и напишу Вам... И вообще напишите мне про себя и про то, как складывается Ваша жизнь, литературная в том числе. Могу, конечно, расспросить об этом Лукина, но зачем его, когда можно спросить у Вас?".

Я отправил еще два десятка рассказов и небольших повестей, всего, вместе с теми, которые раньше он получил от Лукина, более восьмисот страниц. У меня у самого было двойственное чувство: приятно, что рукописи мои привлекли внимание, но, с другой стороны, у человека есть свои дела, свои заботы, наконец, свои рукописи, а восемьсот страниц машинописи — это восемьсот страниц.

Незадолго до Нового года я получил весть от Симонова: "Приезжайте"".

Когда Аркадий Львов приехал к Симонову на дачу в Красную Пахру, у них состоялся весьма обстоятельный разговор, в ходе которого Константин Михайлович предложил молодому человеку поступить на Высшие сценарные курсы.

— Я сделал тогда грубейшую ошибку и отказался от этого предложения.

А ведь Симонов все гарантировал...

— А почему вы привлекли к себе внимание спецслужб?

— В 1970 году по доносу руководства Одесского отделения Союза писателей (Юрий Усыченко, Юрий Трусов, Владимир Лясковский) был обвинен как резидент международного сионистского центра в Варшаве — так называемый "клуб Бабеля" — и как руководитель сионистского подполья в Одессе.

Самое парадоксальное, что даже название "клуб Бабеля" возникло в воспаленных умах одесских гэбэшников по причине того, что незадолго до этого я общался в Одессе с одним из польских писателей. А писательский клуб в Варшаве располагался на улице Бабилон (что в русской транскрипции вообще должно звучать как "Вавилон"). Так что обвинение было из разряда "слышал звон, да не знаю, где он". Неудивительно, что расследованием КГБ летом 70-го года обвинение было снято.

Однако начальник КГБ генерал Куварзин дружески предупредил: "Как бы не застрять!"

Еще через пару лет, весной 1973 года, тогдашний председатель Президиума Верховного Совета Украины Иван Грушецкий вспомнил 1970 год и публично повторил: "А небезызвестный Аркадий Львов, как горохом об стенку, продолжает свое". В этот раз ничего не расследовали, просто сказали: печатать не будем. Слово свое сдержали — больше не печатали.

А к 1976 году все мои книги, опубликованные в прежние годы, изъяли из библиотечных фондов.

Это стало последней каплей, и в июне 1976 года я покинул страну...

Иммиграция проходила по известному маршруту Австрия — Италия — США. Единственное отличие, что в Италии я познакомился с Ириной Алексеевной Альберти-Иловайской, которая была одним из руководителей Толстовского фонда.

Она поддержала меня в трудные дни эмиграции. Поселила в прекрасном доме, публиковала мои произведения в "Русской мысли" и платила очень приличные гонорары. А 21 октября 1976 года я прибыл в США.

— Как проходила жизнь русского писателя-иммигранта в Америке?

— Конечно, на первых порах были материальные проблемы. Но уже 30 ноября я начал работать на радиостанции "Свобода". Причем сразу в двух редакциях — русскоязычного вещания и в украинской.

Через несколько дней один из приятелей решил помочь мне и познакомил с неким господином, который решил стать меценатом известного писателя.

— За шо ж ты пишешь книги? — спросил будущий меценат.

— За жизнь.

— Ну и какая она у тебя эта жизнь?

— Хорошая. И немножко хуже.

— О! Это правильно. Жизнь не может быть плохая. Жизнь может быть хорошая и немножко хуже... И скоко же тебе надо на год, чтоб писать за жизнь?

— 20 тысяч, как я подсчитал.

— Нет, в 20 тысяч ты не уложишься. Тебе надо 40 тысяч.

Через два дня мецената нашли застреленным в своем подъезде. Это был Евсей Агрон, глава нью-йоркской мафии.

Вскоре я познакомился с главным редактором "Нового русского слова" Андреем Седых, лучшим из редакторов, с которыми мне приходилось работать. Благодаря его поддержке я много печатался на страницах "НРС".

Тогда же начал готовить к публикации свой роман "Двор". Основной текст романа мне удалось вывезти в микрофильмах, которые пришлось запрятать в сапожные щетки (около 2000 страниц). Кроме того, второй том романа вывез Владимир Войнович. Большую помощь оказал Виктор Некрасов. И в 1979 году в Париже вышел на французском языке двухтомный роман "Двор". А через два года вышло и первое издание на русском языке, в Мюнхене.

— Наверное, немногие из наших читателей знают, что среди ваших произведений большое место занимают фантастические повести. Да к тому же ваша первая книга фантастики получила благословение братьев Стругацких...

— Это действительно так. В своем предисловии к сборнику "Две смерти Чезаре Россолимо. Повести" Стругацкие написали:

"Автор не пожелал определить произведения, включенные в этот сборник, как научно-фантастические или просто фантастические. И хотя упомянутые произведения, несомненно, принадлежат к виду литературы, именуемому фантастикой, тем не менее мы понимаем автора.

...В конце концов, не все ли равно, как квалифицировать произведение: было бы оно хорошим — с удовольствием читалось бы и с удовольствием перечитывалось, а, следовательно, оказывало бы необходимое воздействие на читателя.

Видимо, поэтому талантливый, чуткий новеллист Аркадий Львов, выпустивший недавно прекрасный сборник рассказов "Большое солнце Одессы", не мог не почувствовать некоторую тесноту традиционных реалистических рамок. Нам представляется, что книга будет с интересом встречена читателями".

...Конечно, мне была весьма лестна столь высокая оценка. А, кроме того, за свой первый сборник фантастики я получил гонорар, равный моей трехлетней зарплате преподавателя истории. Я в буквальном смысле ушел с почты с мешком денег.

Не знаю, чем объяснить, но часто в своих произведениях мне удавалось предвосхитить будущие научные открытия. Когда я написал рассказ "Человек с чужими руками", то предположил, что у пациента, которому произведут пересадку рук, должна возникнуть психическая буря. Ибо сигналы, которые посылали руки в мозг, не получали соответствующего отклика.

Много позже, когда подобные операции стали реальностью, практика подтвердила мою правоту.

Но если говорить о моих предсказаниях, то высшим достижением я считаю пари, заключенное мною 16 апреля 1987 года на русской службе радио "Свободы".

Сохранился текст этого контракта:

"Настоящим подтверждаем, что в ходе пари Аркадий Львов заверил собравшихся о нижеследующем: его роман "Двор" будет опубликован в СССР до апреля 1992 года, писатель Александр Солженицын вернется на родину в январе 1994 года, а Сергей Довлатов — до января 1993 года. Свидетели — Борис Парамонов, Петр Вайль, Александр Генис".

Нужно ли говорить, что роман "Двор" вышел в издательстве "Художественная литература" в 1992 году, Солженицын вернулся в Россию. К сожалению, скончался Сережа Довлатов...

Уже завершив нашу беседу, я сообразил, что Аркадий ничего не сказал о своем отношении к Одессе. И тут вспомнил об интервью, которое Львов дал в бытность моей работы в одесской газете "Слово".

"Я не только ощущаю свою связь с Одессой. Я не представляю себе времени, когда бы этой связи не было. Мысленно, так или иначе, я в Одессе. Пребываю как бы в двух пространствах. Это не географическое, а временное пространство. Одно — Нью-Йорк, где я реально обретаюсь, но, строго говоря, то, духовное, что и составляет главное, связано с Одессой.

В детстве я жил в доме Котляревского, что в Авчинниковском переулке, 14. Во дворе размещались конюшни горпромторга, в которых царили биндюжники. Они говорили со своими "коньми" (именно так они выражались) на идиш.

Одного из них, Шлоймо Баренгауза, считаю своим учителем.

Я спрашивал его:

— А что, лошади понимают на идиш?

— Если бы ты так понимал по-русски, как они на идиш, — ответствовал Шлоймо, — то был бы второй Карл Маркс.

И добавил:

— Ты живешь в счастливом городе. Ты смотришь утром в окно. И что ты видишь?

— Купола Успенской церкви, — ответил я.

— А солнце ты видишь?

— Вижу.

— Так что тебе еще надо? А три минуты отсюда пешком — синагога.

А вот еще один диалог. Шлоймо спрашивает:

— У тебя утром был кусок хлеба?

— Был.

— Наверное, с маслом?

— Нет. С повидлом.

— Так еще лучше. У тебя сладкая жизнь.

Это была моя первая встреча со словосочетанием "сладкая жизнь". И лишь через много лет я встретил его у Феллини...

Ощущение Одессы придает мне силу...".

И в заключение еще одна цитата, на этот раз французского критика Мори Полнера:

"Блестящие рассказы Аркадия Львова, восходящие к лучшим образцам русской и еврейской прозы, делают его замечательным писателем нашего времени".