Молоденький парнишка в бушлатике морском…

…Субботний день. Ранняя одесская осень. Как обычно, по выходным, толкаюсь на Староконном.

А в голове – свое… И каждый раз не перестаю удивляться: «Чего здесь только нет?! Тряпки, ящики, «фрагменты» переношенной одежды и обуви, гвозди, книги и опять тряпки… Все перемешалось. Все как в жизни…»

Какие-то газеты и журналы, кипы старых фотографий. Ловлю себя на том, что когда-то эти фотографии, как и всё вокруг, были кому-то дороги. Может, напоминали о чем-то близком и теплом. Теперь это никому не нужный хлам, от которого надо побыстрее избавиться.

От нечего делать перебираю первую попавшуюся стопку фотографий. Разные лица, дети, военные, свадебные, просто не понятные виды каких-то мест. И тут внезапно останавливаю взгляд на старой фотографии с человеком в белоснежной морской форме с характерным для дирижера взмахом рук.

Нет! Не может быть! Это же наш Янус!!!

Вот тебе и Староконка!

…Его имени-отчества так никто и не запомнил. Янус и Янус… Был он дирижером музыкального взвода нашей мореходки на Канатной. Другими словами, капельмейстером. Тогда, в середине 60-х, ему было, наверное, ближе к семидесяти. Среднего роста, чуть квадратного телосложения. Лицо прибалтийско-русского типа. На лице прочитывается жесткость и строгость. Внешне сентиментальность ему никак не была свойственна.

Во время наших репетиций, а это человек так, наверное, пятнадцать, Янус был в музыкальном смысле придирчив и «злопамятен». Лично я «работал» на кларнете или малом барабане. «К музыке следует относиться с почтением», – строго повторял он. Повторял, указывая на меня дирижерской палочкой, когда я «продолжал» даже чуть-чуть фальшивить. И не для того, чтобы пошутить, Янус мог сделать резкое предупреждение: «Товарищ курсант! Еще раз и я Вам бас поменяю на контрабас!» или «А Вы, уважаемый, не дотягиваете до звука «си-бе моль»… Наверное, губы пересохли после вчерашнего? Вчера – не сегодня. Возьмите себя в руки…»

Сказать, что Янус жил строевой музыкой – это ничего не сказать.

Музыка музыкой. Но он же и дал нам руки еще одну «специальность». Частенько, чтобы заработать каких-то пару копеек, мы «стучали» на похоронах. У музыкантов –это «жмура лобать». Что там те наши курсантские, ну три, ну даже шесть рублей в месяц? А там и за стол садили, и, понятно, самогон и всё такое. Короче, взрослели…

…А в моей голове проскакивает еще та старая утесовская пластинка про «Одессита-Мишку…» – «…молоденький парнишка в бушлатике морском…». Молоденький парнишка – это я.

У нас в семье никогда не было моряков. Кругом были моряки, много моряков, а у нас – никого. Да я и не думал ходить в моря. Даже в голову не приходило, хотя море рядом. Но вот как-то утром, прямо у своих ворот на Княжеской, столкнулся с соседским пацаном. Тот учился в мореходке на Канатной. Парень этот шел «при полной форме» на парад. Долго, не отрываясь, смотрел ему вслед. Что я? Вся улица смотрела! Это так запало в душу, что я сказал дома: «Хочу поступать в мореходку…». А поступить было не то, чтобы трудно, было практически невозможно. Меня специально готовили к вступительным экзаменам. И я прорвался!!! Потом экипаж на Канатной, 42. Ты уже «без мамы и папы». Всё сам…

…Ежедневно из ворот нашего экипажа, строем, под звуки духового оркестра, мы двигались на учебу. Бой барабанов, через 50-70 метров взмах дирижера и строевая музыка. Все громко! Все возвышенно! Все торжественно!

По Успенской, до Маразлиевской, потом налево и уже по Маразлиевской до Барятинского переулка, опять налево, на Канатную. Вот закрою глаза – даже вслепую так и сейчас прошел бы. Это моя первая дорога в настоящую жизнь…

И вот в этом движении, чуть не доходя угла Барятинского и Канатной, Янус давал отмашку: «Всем молчать!» Поравнявшись с тем углом, он резко взмахивал жезлом и очень-очень громко лилось «Прощание Славянки»! Как говорят в Одессе: «Так это таки было ПРОЩАНИЕ!» Казалось, замирали дома, улицы, прохожие, останавливались машины. Вспоминая это, я и сейчас вздрагиваю…

Ну как же менялся Янус?! Как же загорались его глаза? Как он «выпрямлялся» и буквально за мгновения преображался! Куда девалась его замкнутость и строгость? Это нельзя было не заметить…

Мы долго не могли понять, в чем же дело?! Почему именно на этом углу? Почему именно в одно и то же время? Почему именно «Прощание Славянки»?

Как потом выяснилось, в угловом здании, на втором этаже, жила дама его сердца.

Взор Януса всегда был устремлен на её окно! Это была скорее встреча, чем прощание. Встреча долгожданная и трепетная.

А может, он так прощался с чем-то очень дорогим?

Может, наш музыкальный взвод – единственное, чем можно было напомнить о себе и о прошлом?

Может еще теплилась надежда?!

В глазах его, как я теперь понимаю, прочитывалось то, чего мы, курсанты, еще по-молодости не могли понять…

И так изо дня в день! Годы…

Каждый из нас пытался представить себе эту загадочную женщину. Какая она? Чем заслужила такое внимание нашего строгого патрона?!

У каждого выходило по-разному.

Никогда мы так и не увидели её…

Такое отношение, такая преданность стала для нас, может быть, первым уроком взросления.

Ах, Янус, Янус!

Сам того не подозревая, он сумел заложить во многих что-то настоящее. Что-то такое, без чего не стоило и не стоит жить.

… «Молоденький парнишка в бушлатике морском…» – вздыхаю я сегодня, глядя на свою старую фотографию. Пробежала жизнь, листая и меняя местами яркие и тусклые страницы… Перед глазами тени тех судов, к которым ты прикипел душой и сердцем. Тени тех, у кого учился и кого учил ты. Дальние страны и чужие моря.

И все-таки в этой жизненной неразберихе не затерялся Янус. Наш Янус – простой и сложный, строгий и сентиментальный.

Вот-вот он снова взмахнет дирижерской палочкой и снова всё пойдет «как по нотам…».

Снова все вместе как одно целое.

Михаил Пойзнер,
Почётный член ВКО,
Заслуженный работник транспорта Украины