КИНО И ВОКРУГ

Сорок лет назад, а именно 25 июля 1980 года, не стало Владимира Высоцкого. Ему посвящено бесчисленное множество книг, телепередач, статей, интервью. Среди самых ярких и интересных книг Вениамина СМЕХОВА «"Здравствуй, однако...". Воспоминания о Владимире Высоцком». Эта книга вышла в январе 2018 года, к 80-летнему юбилею со дня рождения В. Высоцкого. В ней немало уникальных сведений, что называется, из первых рук, поскольку В. Высоцкий и В. Смехов на протяжении 16 лет были партнерами по спектаклям Театра на Таганке. Добавим к этому, что В. Смехов обладает не только актерским, но и литературным дарованием; явление, прямо скажем, редкое. Вот и эта книга читается на одном дыхании. С позволения автора мы публикуем одну из глав книги «"Здравствуй, однако...". Воспоминания о Владимире Высоцком».

"Володю любили все наши лучшие кинорежиссёры, но снимался у лучших он крайне редко. То ли ролей не выпало, то ли риску убоялись, то ли мешал стереотип мышления: долго укреплялось мнение, что, мол, певец и поэт не является таким уж сильным актёром...

Помню, мы шли по двору "Мосфильма" и обсуждали театральные новости. Шедший навстречу известный режиссёр приветственно-покровительственно сжал обеими руками на ходу Володин живот и зашагал дальше... Володя прошел десяток шагов, плюнул и выругался: "Ненавижу, когда меня вот так (показал) за живот!" Больше — ничего. Всегда отзывалось болью раздражение на кинорежиссёров-асов: в глаза, мол, сладко блеете, живот мой нежно пожимаете, а в картину к себе — боитесь взять? Кого боитесь? Или мне врете? Или сами себе?

Ах, как часто это бывало: перестраховщики взвешивали, бдительные шли в обход и... годами творилось обычное топтание на месте — в то время, когда Высоцкий и жил, и пел, и любил, и сгорал без оглядок, без страховок, по закону атаки и по собственному правилу "натянутого каната". Сегодня и Михаилу Швейцеру, и Александру Митте, и Станиславу Говорухину, и всем мастерам, кто не убоялся "риска", — поклон от миллионов за то, что снимали артиста Высоцкого.

Высоцкий — и в этом театр был ему верным пособником — взял на таран холодную стену недоверия к себе. Пока большие мастера кино раздумывали, артист без конца снимался у других. Я помню, как Володя уходил в кинопериод — с головой, с полной растратой энергии, души, любви. Кино — один из предметов его страсти.

"Кино найдет себе другого, а мать сыночка — никогда" — эти слова Юрия Визбора к Высоцкому не имели никакого отношения. Кино Володя любил. Всегда плотное слияние с персонажем, охота быть всюду, где тот, — если кинематограф претендует на натуральность передачи событий, то почему бы не стереть грань между игрой и жизнью. В период подготовки — земной грешный артист любил, когда гримеры прихорашивали, "улучшали" его лицо, очень нравился себе в усах и при бороде — все так... но когда надо сниматься, то вы следа не обнаружите актёрского красования! В бороде или без, он душу вытрясет из себя, из партнеров, из киношников, чтобы вышло все, как задумано, чтобы без поблажек и без ссылок на головную боль!

Не могу ответить теперь, почему я так ругал тогда киноактёрство — и в шутку, и в крик. С Володей и Золотухиным мы спорили тогда, кажется, лишь на тему кино. Я говорил: "Имея такой театр, такую работу, таких зрителей, экран можно любить из чистого фанфаронства и из суеты чувств". Они смеялись: "Ты хоть раз попробуй сняться в хорошей роли, все свои глупости забудешь. Это, конечно, другая профессия, но раз она дается в руки, почему не попробовать?" А я шумел, что и пробовать противно, потому что киноартисты в большинстве своём — покалеченные славой, легкостью забот и больные честолюбием люди.

Все-таки они меня переубедили. Золотухин снялся в "Пакете", и там была настоящая работа настоящего артиста. Высоцкий порадовал ролью в "Коротких встречах", и то была встреча с очень чистым кинематографом. Переубедили работой — не только ее результатом, но и процессом.

В 1967 году в Измаиле, на Дунае шли натурные съемки фильма "Служили два товарища". Этот фильм — режиссёра Евгения Карелова — был великолепен (при всех варварских сокращениях редакторов-цензоров) и роль Брусенцова — настоящая удача актёра Высоцкого. Однажды мы с Володей вышли после спектакля "Павшие и живые" на улицу к Садовому кольцу.

— Знакомься, это Карелов, он режиссёр, я снимаюсь у него. Фильм должен получиться отличный. Сценарий Фрида и Дунского, понял? Я дам тебе почитать, завтра вернешь.

— А мне-то зачем? Потом посмотрю ваше кино.

— Дурачок, вот Женя посмотрел тебя в театре, ну, не такая большая, но есть в фильме роль хорошего мужика, барона, как его... Краузе. Со мной будешь. Съемки под Одессой... Артисты замечательные. Роль твою разовьем, я уже говорил сценаристам... Чего ты морщишься? Жень, скажи дурачку.

Невозможно спрятаться от его убежденности. Высоцкий не выносил упрямства перед очевидностью. Факт налицо: режиссёр, роль, полет, Одесса, все свои, увлекательность сюжета, профессиональный интерес. А человек упрямо сопротивляется. Ещё два раза, сверкая очами, повышая голос до опасного тона, повторяет аргументы... Если и после этого не согласишься, неизвестно, чем кончится буря гнева...

Я согласился попробовать.

Не хочу подробностей о том, что сыграл, чего недоиграл, почему так и не исполнилось желание Владимира "прописать", продлить существование моего персонажа, провести его через фильм. Но вот несколько моментов проявлений характера Высоцкого вспомнить уместно. Он умел влюблять в свою стихию и любил удивлять людей — радостью, новостью, добром. Полет в Одессу — и мы обсуждаем общие дела в театре, — пересадка, переезд в Измаил.

Старенький самолет из Одессы в Измаил. Человек 15. Все сидят рядом, шум моторов невообразимый. Высоцкому мешает восторгаться... насморк. Он учит меня, мучая себя: вот что надо делать, если заложило уши... "Гляди и повторяй: я быстро жму двумя пальцами слева, двумя справа — на уши и на ноздри, и часто-часто сглатываю. Прошла закупорка — все равно быстро-быстро, часто-часто". Мне не надо, но он требует! И сам без передышки жмет, и на меня давит. Я тоже жму, раз ему надо, а он придирается, корректирует мое исполнение. Я думаю: "Мне-то не нужно, но ему, видимо, так легче, веселее? Может, учительство отвлекает его от противности процесса". А когда сели в Измаиле, он быстро пробежал к встречающим и сообщил, что самолет — ветеран, что летит смешно, но что у нас заложило уши, поэтому мы не заметили, как долетели. Нет, он не наивен до такой степени, наедине он мне скажет чуть позже: "Ты не смейся, чудачок, ты теперь уже научился растыкать закупорку — ты меня ещё вспомнишь".

Вот я и вспоминаю.

Самолет Одесса — Москва. Рядом с нами Андрей Тарковский, у которого "Андрей Рублёв" лежит "на полке", но он надеется, что скоро фильм выйдет, хотя он ничего не дает в фильме менять. А пока Высоцкий обсуждает с режиссёром идею "Гамлета" (это за четыре года до нашего спектакля). Тарковский говорит, что он с удовольствием поставил бы пьесу в Англии, тогда бы два месяца — на освоение языка и контакта с актёрами, а ещё два — собственно постановка. И что надо реализовать метафору о кровавом времени, должно быть много крови, в Англии это пройдёт. Всё это обсуждается не без юмора. Вдруг оба напряглись: затих один мотор. Высоцкий комментирует, оба, видимо, и в самолетах разбираются, не только в "Гамлете". Перечисляют достоинства нашего самолёта. Опять напряглись: ничего себе, второй заглох. Я отвлекаю вопросом: сколько осталось, мол, и успеем ли до оглушения оставшихся моторов приземлиться. Нелестно отзывается обо мне сосед, Володя продолжает дискуссию о двигателе, о шасси, ещё о чем-то темном для меня. Через некоторое время оба заявили, что третий тоже заглох. Правду сказать, следов испуга я не заметил, но озабоченность и интерес к технике явно повысились у моих соседей. Я перебиваю, нервно задираясь пародией на Высоцкого: "Володя, чего волноваться! Ты же отлично знаешь аэрогидрофаллические потенции нашего лучшего в мире парапсихофюзеляжа, а также — какая прелесть, скажи этот турбоэлектронный, ангелохранительный и вместе с тем совершенно шестикрылый аэросерафим"...

— Дурак! — резюмировал Высоцкий. И сразу же оба успокоились: вновь загудели из трех "отдохнувших" целых два!

Потом я выяснил, что шутливо-бодро-озабоченное состояние духа прикрывало настоящее волнение, и уж я-то совсем зря острил, ибо не понимал, чем в самом деле грозил этот рейс.

А потом по дороге к съемочному городку фильма "Служили два товарища" — советы, подсказки, уговоры не теряться, хотя я вроде и так не теряюсь. Но он что-то чувствовал такое, в чем я и себе не признавался. В театре — опыт, роли, все знакомо, а тут — явный риск осрамиться, и перед кем — перед "киношниками"... Гм... Доехали. Володя стремительно вводит в чужой мир, на ходу рассыпая подарки "положительных эмоций". Знакомит с группой, и о каждом — коротко, с юмором и с нежностью. Оператор — чудо, ассистенты — милые ребята, звуковики — мастера и люди, что надо и т. д.

Гостиница-"поплавок" на Дунае — блеск, закачаешься. Входим в номер, я ахаю и качаюсь. За окном — леса, Дунай, румынские рыбаки на дальнем берегу. Быстро ужинать. Погляди, ты такую ряженку ел в жизни? Ложку ставит в центре чашки, ложка стоит по-солдатски, не дышит. Я в восторге. Володя кивает, подтверждая глазами: я, мол, предупреждал тебя, какая это прелесть — кино. Бежим дальше. Вечер. Воздух. Воля. Спуск к реке. Гигантские марши массовки. Войска на берегу. Ракеты, всполохи света, лошадиные всхлипы, плеск волны. Разворот неведомых событий, гражданская война, белые у Сиваша. На взгорье у камеры белеет кепка Евгения Карелова. Они перекинулись двумя словами с оператором, со вторым режиссёром, и вот результат: на все побережье, на весь мир, как мне кажется, громыхает усиленный мегафоном голос второго режиссёра Славы Березко. По его команде — тысячи людей, движений, звуков — всё меняется, послушно готовится к новой задаче. Когда Высоцкий успел подговорить Карелова? Я только-только начал остывать, уходить в тоскливую думу о напрасной поездке, о чужих заботах — и вдруг... Слава передает, я вижу, мегафон главному, и на весь мир, на горе мне, на страх врагам, но и очень звонко-весело раздалось: "В честь прибытия на съемки фильма "Служили два товарища" знаменитых артистов Московского театра на Таганке такого-то и такого-то — салют!".

Грянули залпы, грянуло "ура!", и пребольно ущипнул меня знаменитый артист с Таганки: мол, радуйся, дурачок, здесь хорошо, весело и все — свои.

Дальше — вечер у Карелова, разбор завтрашней съемки, ночь бесед с Володей о кино и о поэзии, наши безостановочные обсуждения и театра, и Любимова, и Володиных песен — их жанра, речевой музыки, рифм и подтекстов... Как ему дороги были его первые стилизации городского романса, и как его посещали сомнения об органике песен-сказок. В то лето я подготовил предисловие к возможному сборнику его стихов, и это даже обсуждалось в редакции "Юности"... Помню какие-то варианты названия: "Владимир Высоцкий — дитя и хозяин стихий", "Путешествие по стране стихий", "Игра стихий и стихи Владимира Высоцкого". Имелось в виду — стихия (в его песнях) военного времени, стихия человеческого риска, человек на краю выбора, мужество в спорте, стихия праздничной энергии языка, событий, нравов...

Мне увиделся Высоцкий киноспортсменом, а не просто актёром кино. Приготовиться к кадру, взвесить, увидеть мысленно и ярко себя со стороны (к этому готовился перед зеркалом в автобусе у гримера), сгруппироваться перед стартом и — "попасть в дубль". В театре — широкое поле поправок и совершенствования; не вышло сегодня, завтра можно улучшить. В кино — только сегодня. Дубль, дубль, дубль, стоп. И — кануло в Лету. "Попасть в дубль", как в мишень, — снайперская страсть киноспортсмена.

Другое, что я увидел, — всепоглощающая охота объять необъятное. Высоцкий знал про кино всё. Казалось, он может работать за всех — от режиссёра и оператора до монтажёра и каскадера. Впрочем, каскадеры-дублеры здесь исключались. Всё сам. Известно, что он с ранних работ в кино не просто овладел конным спортом, но даже вольтижировал, совершал цирковые номера верхом на лошади. И как дитя стихий, впадал в абсурд... Встает в 5 утра. Спускается вниз. Помощник режиссёра отговаривает, вчера отговаривали всей группой... На месте съемок уже не говорит, а кричит раздраженно Карелов: зачем рано встал, зачем приехал, это же такой дальний план, зритель тебя и в телескоп не разглядит... Володя переодевается, не гримируется, естественно, и — на коня. Три часа скачек, съемок, пересъёмок того крохотного кадра, где его и мой герои появятся верхом — очень далеко, на горизонте...".

(Окончание следует.)