НАСТОЯЩУЮ ОДЕССУ НУЖНО ПОМНИТЬ

Отклик, который нашли у наших читателей воспоминания заслуженного деятеля искусств РФ Вячеслава ДОБРОВОЛЬСКОГО об одесском детстве (см. "Порто-франко" от 5 ноября с. г.), побудил нас продолжить публикацию.

ДО ПЕРВОЙ КРОВИ

С детских лет я умел драться. Не любил, но умел. Еще до школы прошел эту науку под папиным руководством, и его заповеди помню до сих пор: "Бей первым, и так, чтобы не ответили. Не бойся крови и никогда не плачь. Струсишь — ты не моя копия".

Наука даром не прошла, за что папу нередко вызывали в школу. Но я дрался, в основном защищая слабых, поэтому он в беседах с директором или завучем, подтвердив мои слова, что "драться меня научил папа", просил честно рассказать, как было дело, и не помню случая, чтобы не поддержал меня.

А вот во дворе драться не приходилось по простой причине: наш огромный двор (кому интересно, сходите на ул. Новосельского, 32 и оцените), в котором было почти 200 квартир, был заселен в 1927 году сразу и целиком. Тут жили моряки и военные, сотрудники НКВД и рабочие, старые большевики и беспартийные, в общем, люди разных профессий и национальностей, почти идеальная модель мира в замкнутом пространстве одного двора.

А объединял их самый важный фактор — возраст. Наши бабушки и дедушки въезжали сюда молодыми родителями. Их дети росли и жили в атмосфере общей любви и передали традиции нам, третьему поколению двора. Шутка ли, в нашей парадной с апреля по август 1952 года родилось четверо детей, причем я оказался самым старшим, что было предметом гордости.

Разница в 2-3 года совершенно не была заметна: общие игры, общие игрушки, которые и со двора-то никто не уносил, общий присмотр каждого из родителей за всеми детьми, общее детское расстройство от внезапного, в разгар игры, крика с балкона:

— Ляля (Юра, Нила, Ира...)! Быстро и немедленно домой кушать!

— А я потом выйду?

— Посмотрим, как будешь кушать! А пока уже иди! Или я спущусь...

А детские дни рождения, когда собиралась вся ребятня... Где уж тут было драться?!

И все-таки однажды это случилось. Со мной. Нелепо и, честно говоря, страшно.

Ранняя весна в Одессе обманчива. Вроде и пригревает солнце, но ветер сильный, недолго и простыть. Поэтому одевали нас достаточно тепло, что очень мешало играть, особенно "в сало" (не знаю, как эта игра называется сейчас, в Ленинграде это называлось "в пятнашки"). В тот день водил я, и погнался за одним из ребят, моим тезкой, и, догнав, ударил рукой по плечу, как и положено по правилам игры. Вроде ничего особенного, если бы не лед в луже, в которую со всего размаха угодил Славка. Влетел в нее и упал. Как раз около своего деда, дяди Юры, который в не очень трезвом виде вышел покурить. Нет, наверное, он был "не очень", а очень нетрезвый. Потому что поднять руку на ребенка мало-мальски трезвому взрослому в то время даже в голову не могло прийти...

Поймав меня за воротник пальто, дядя Юра резко поднял в воздух и кулаком ударил по лицу. Кровь из носа хлынула в два ручья, а я... нет, не заплакал, я заревел! И не от вида крови, этого я не боялся никогда, а скорее от неожиданности, главное, от обиды! В семье могло случиться всякое, бывало, что и я попадался бабушке под горячую руку (дед никогда не тронул меня даже пальцем, а папа один раз, за вранье, и это я запомнил на всю жизнь), но чтобы посторонний взрослый мог ударить ребенка?!

Я плохо помню, как пришел домой, захлебываясь в крови и слезах. Но даже сейчас вижу ужас в глазах мамы и бабушки (папы не было дома). Дед повел меня к крану, умыл мне лицо (как прекрасно пахло от его сильной руки табаком папирос "Сальве"), подробно расспросил о том, что случилось, и ушел. А я лег на диван и почему-то сразу заснул.

Разбудил меня папа, и мы пошли в большую комнату. Женщин там не было, только мой дед и тихий, трезвый, бледный дядя Юра. "Как ты мог, — спросил дед, — мы же с тобой вместе завод эвакуировали, на Урале вместе его создавали, без малого тридцать лет вместе работаем... Как ты мог?"

Дядя Юра молчал, только руки его вдруг мелко задрожали и слеза покатилась по щеке.

"Тебе решать, — сказал мне дед, — или ты простишь его, или я подаю на Юру в суд".

Честно. Более сложного выбора у меня не было и нет до нынешнего дня. Как мне, семилетнему пацану, решать судьбу старого человека (ему тогда было лет 55)?! А дед торопил: "Решай! От тебя все зависит". И я решил. Подошел к дяде Юре и не говоря ни слова, обнял его... Впервые я видел, как взрослый мужчина плакал, и не дед, не папа, а я его успокаивал...

Вечером, у нас дома, за раздвинутым накрытым столом в полном составе сидели обе семьи. А во главе стола — мы со Славкой. С распухшими носами.

ИППОДРОМ

Лошадей я любил с раннего детства. Брат бабушки, дядя Шура, на паре лошадей развозил из пекарни, что рядом с нашим домом, хлеб по булочным. Как позже на машинах с надписью "ХЛЕБ", такие же контейнеры с хлебом ставили на его телегу, и — вперед! Я часто ждал его у ворот, а он никогда не отказывал покатать меня. Крикнув бабушке, что уехал с дядей Шурой, я садился рядом с ним на кОзлы. Как ароматен был запах лошадей, перемешанный с запахами упряжи, вожжей и горячего хлеба! Гордо ехал я, глядя сверху на своих сверстников и жуя горбушку горячего хлеба, а уж когда дядя Шура давал мне вожжи, счастливее не было никого на свете!

В пять лет меня впервые посадили на лошадь верхом. В цирке работали Северо-Осетинские джигиты Али-Бек, а средний сын Али-Бека, Ирбек Кантемиров, много лет дружил с моим отцом (одно время они выступали в одной программе, папа работал с велофигуристами Асмус). Вот Ирбек, пристегнув мне лонжу, и посадил впервые в седло. Нет, я не поскакал, не затрясся в седле, не поехал даже шагом, нет! Я подпрыгивал в большом седле, хватаясь за что попало, а Ирбек часто поднимал меня в воздух, подтягивая на лонже, и опускал на манеж. Но желание победить было таким сильным, что через пару недель я все-таки научился уверенно держаться в седле.

Конечно, такому увлечению немало способствовали дедушка и папа. Редкий выходной проходил у них без посещения ипподрома. Однажды я уговорил их, и меня взяли тоже.

Впервые оказавшись в незнакомом мире, я, как губка, впитывал новые слова и термины: галоп, рысь, "сбоит", "сбоит у флага"... Постепенно разобрался в очередях у касс и сделал открытие: оказывается, здесь зрители играют на деньги! Папа молчал, а дед, хоть и с неохотой, но объяснил мне, что такое "одинар", "одинар двойной", "пара"... Перед каждым заездом перед зрителями проводили лошадей, их полные характеристики были в программке вместе с фамилией и классом наездника. Люди смотрели лошадей, сверялись с программкой и спешили к кассе делать ставки. И вот тут наступало удивительное время. Папа и дед смотрели лошадей и между собой говорили, кто победит, редко ошибаясь. Но, ни тот, ни другой ни разу не играли!

Позже, лет через 10, когда я начал самостоятельно ездить на ипподром, они по очереди "забожили" меня не играть, рассказав свои истории.

Суть проста. Каждый из них по разу проиграл, причем крупно. Дед в Одессе свой двухмесячный оклад зам. директора завода, а папа на гастролях в Минводах — всю зарплату вместе с командировочными. Причем, по их рассказам, сначала они по-крупному выиграли, а потом не смогли остановиться.

Когда я впервые сам поехал на ипподром, то никому не сказал. Но какой был азарт! Я к этому времени, как мне казалось, неплохо разбирался в ипподромной "кухне", но впервые сам принимал решение. Помню, первый раз поставил и выиграл, следующие два раза — проиграл. Повезло, что выигрыш оказался равен обоим проигрышам. И тут мне в голову пришла мысль, которая знакома всем новичкам: я придумал, как не проиграть. Ведь если я поставлю на каждую лошадь, то обязательно выиграю! Сказано — сделано. Поставил — и выиграл. Затем второй раз, третий... Азарт выигрыша прошел, и я с грустью посчитал "выигрыш"... Увлекшись, я не обратил внимания, что в некоторых случаях выигрыш был значительно меньше, чем я тратил, ставя на всех без исключения.

Я продолжал ездить на ипподром, мне нравилось смотреть на лошадей, а опыт старших не давал потерять голову. Много не выигрывал, а если проигрывал, то "по мелочи". Но все-таки рок, висевший над нашей семьей, поразил и меня. В 1978-м в составе раллийной команды я приехал на гонки в Ригу. Ехали своим ходом и приехали слишком рано. До открытия Автоклуба оставалось часа полтора, и мы, шестеро гонщиков и четыре механика, от нечего делать подошли к киоску, где продавали новинку, придуманную к Олимпиаде-80: лотерею "Спринт". Заплатив 50 копеек, ты сразу вскрывал билет и узнавал, выигрыш или пустышка. В выигрыше мы не сомневались и, сбросившись, взяли 10 билетов. В трех из них оказались выигрыши по 25 рублей! Для тех, кто не знает, приведу сравнение. Суточные 2 рубля 60 копеек на человека по тем ценам позволяли питаться два дня. А наш выигрыш составил по 7 рублей каждому! Но... никто не подсказал нам, что останавливаться надо вовремя.

Как летело время, мы не замечали. Более того, мы напрочь забыли, где мы и зачем приехали! Судьба испытывала нас, то давая новый выигрыш, то забирая, а мы испытывали ее... Опомнились часа через три, когда ни у кого не осталось ни копейки.

Как прожили мы две недели в Риге, и чем закончились соревнования, рассказывать не буду. А закончу словами папы, когда, вернувшись, я все рассказал ему. Обняв меня, он рассмеялся и сказал: "Я не сомневался, что это когда-нибудь случится. Ведь ты — моя копия".

МОЛЧАНИЕ — ЗОЛОТО

Мне дважды повезло в жизни. Первый раз — когда я родился в ОДЕССЕ. И второй — когда понял это. А если учесть, что все мои предки — коренные одесситы со дня основания города, то везение становится просто безразмерным.

С детства я гордился почетным званием — одессит. Тем более, что яркий пример одессита-фаната постоянно находился рядом. Мой папа. До сих пор помню его рассказы о детстве и юности, где все факты и события были связаны только с Одессой. Одним из наиболее ярких был рассказ об освобождении города.

10 апреля 1944 года. Сталинабад (ныне Душанбе). Эвакуированный театр московской оперетты дает спектакль "Раскинулось море широко". В зале — курсанты одесской артиллерийской спецшколы, средний возраст 15-16 лет. Вдруг во втором акте на сцену выбегает замполит и, остановив спектакль, кричит в зал: "Братва, Одессу освободили!"...

Местные жители за три года войны ни разу не слышали и не видели ни бомбежек, ни салютов. Да и вряд ли могли бы отличить одно от другого. Но в ту ночь оба понятия соединились для них в единое целое. Курсанты (и мой отец в их числе) сбили замки со склада боепитания и устроили салют в честь освобождения родного города...

Вы спросите, причем тут молчание? Как раз притом, что молчание нам не свойственно. Молчащий одессит — нонсенс, парадокс, артефакт. Хотя именно из одесского молчания рожден так называемый "одесский юмор".

По правде сказать, никакого одесского юмора нет! Есть индивидуальная одесская форма мышления, отличная по эмоциональности от любой другой. Одесская как раз неэмоциональна, несколько флегматична и по-философски проста. В ее основе лежит безмерное уважение к говорящему. Чтобы ты ни говорил, твой собеседник не просто слушает, он слышит и анализирует сказанное, задает вопросы, часто парадоксальные, и только затем дает совет или делает вывод. А эмоции достаются тому, кто начал беседу или слушал ее.

Россыпи одесского мышления я начал собирать с 12 лет, когда мы переехали в Ленинград. На ленинградскую речь я все время обращал внимание, как иностранец, попавший в незнакомый языковой мир. И только на каникулах в Одессе я снова окунался в атмосферу родной речи. Вот тогда и обратил внимание, как интересен и красив одесский язык.

Еще не было одесского КВН-а, только начинали творческий путь Роман Карцев и Виктор Ильченко, еще не читал с эстрады свои рассказы Михаил Михайлович Жванецкий. Но вся Одесса была наполнена потрясающими по лаконизму и парадоксальности фразами:

— Не смей на меня кричать, неуч! Я 10 классов закончила!;

— Жанна, Жанна, ну иди вже сюда...

— Ой, я не могу! Здесь стоит какой-то безразмерный мужчина... (разговор подруг через весь троллейбус);

— Ты, знаешь, кто?

— Кто?

— Ты, знаешь, кто?

— Ну кто? кто?

— Ты... старая сфорцанда! (ругань старушек в автобусе);

— Женщина, что вы суваете пальцами в эти дыни? Купите себе курицу и в нее сувайте пальцы! (реплика продавца).

Вполне естественно, что желание соответствовать таким образцам стало постепенно жизненной необходимостью. Тем более, что жизнь сама помогала в этом...

Мы сидим с родителями в гостях у родственников. В их семье главная тема любой беседы — здоровье. Вернее, его отсутствие. Дядя все время жалуется, "где что у него болит, и куда оттуда стреляет". Его жена рассказывает, "где у нее давит и куда жмет". Родители вежливо, скрывая зевоту, слушают. А у меня вырвалось:

— Ой, дядя Яша, как я вам с тетей Бетей завидую!

— (ошарашенно) Чему, деточка?

— Так ведь чтобы переносить столько болячек, надо иметь железное здоровье...

Больше в этом доме я не был никогда, хоть до дядиной кончины оставалось еще лет двадцать, со всеми болезнями он умер за год до своего 90-летия...

Со временем я начал записывать подобные выражения, а поскольку с возрастом география моих поездок расширялась (сначала спортивные сборы и соревнования, затем гастроли, поездки на постановки), я внезапно понял, что одесская форма мышления сродни онкологии и дает метастазы везде, где хоть раз "ступала нога одессита":

— Мужики, этот номер до конечной идет?

— До какой на... конечной? это же 45-й!

— Мужик, спасибо, понял (разговор нетрезвых пассажиров в автобусе, Оренбург);

— Да, я нарушил. Но ведь транспорта здесь не было?

— Не было.

— Значит, так проехать можно?

— Можно-то можно, но только — нельзя (из объяснения с инспектором ГИБДД, Рига);

"Женское постельное белье", "Интим-инструмент" (названия магазинов, Санкт-Петербург);

"Профессиональная фото- и видеосъемка свадеб, похорон и других торжественных мероприятий" (объявления в автобусе, Самара).

Таких изречений у меня накопилось несколько больших общих тетрадей, многие застряли в памяти навсегда, и я с гордостью к случаю вспоминаю их.

В отличие от медицины, онкология смеха никогда не заканчивается летальным исходом. И больше двух столетий Одесса с ее молчаливым восприятием мира остается золотой кладовой юмора.

Действительно, молчание — золото!

Публикацию подготовил Александр ГАЛЯС.