"Где Рабинович?..." К дню памяти жертв Холокоста...

Мне уже трудно определить, когда я понял смысл слов Катастрофа, Шоа, Холокост… Хоть было мне четыре с половиной года, но я помню первую бомбежку Одессы фашистами. Нет, тогда мы еще не воспринимали это как катастрофу. Ведь нас убеждали, что война скоро закончится, что, конечно же, мы победим…

Вместе с военным эшелоном, а потом эвакогоспиталем, где врачом работала мать, мы отступали все дальше на восток. А фашисты бомбили, уничтожали людей и технику. Становилось страшно. Но и это еще не было ощущением Катастрофы. И лишь в Сочи, где закрепился одесский эвакогоспиталь, я впервые услышал рассказы об уничтожении евреев в Одессе и под Одессой. Это было потрясением.

Нет, не статистика заставляла втянуть голову в плечи. У мамы в госпитале я каждый день видел израненных, умерших солдат и офицеров. Поражал цинизм. Деление людей на высшую и низшую расы. Это была Катастрофа.
В 1944 году госпиталь вернулся в Одессу. Никто не знал, сколько погибло в городе евреев. Около ста тысяч? А впрочем, об этом вскоре запретили писать, говорить. Так и не вышла «Черная книга», составленная Ильей Эренбургом и Василием Гроссманом. Не был опубликован отчет историка Саула Яковлевича Борового…

Через двадцать с лишним лет после войны я был в Освенциме, с его страшными свидетельствами Катастрофы. Забыть увиденное там - невозможно. Меня долго преследовали сны после того посещения Польши.
Мне, журналисту, пришлось не раз встречаться с бывшими узниками гетто, людьми, спасенными Праведниками мира. Хоть не все из них и получили это высокое и горькое звание, как Анна Мюллер, немка, приехавшая с семьей из США в 20-годы строить здесь социализм и поплатившаяся ГУЛАГом, куда попали ее муж, зять и дочь. Все время оккупации Анна Мюллер помогала партизанам и спасала у себя свою соседку, еврейку. Или художник Николай Павлюк, прятавший у себя молодую Любу Александрович с ее матерью. Сколько учеников воспитала после войны в художественном училище Любовь Иосифовна Александрович-Токарева!
Ни Анна Мюллер, ни Николай Павлюк, спасая людей, рискуя жизнью, не думали о наградах и признании…

Мне приходилось писать об одесситах, ставших жертвами фашистов только потому, что они – евреи. И о поэте Петре Кроле, и о художнике Соломоне Кишиневском, и о мастере скрипок Льве Добрянском.
Дружил я с Почетным гражданином Одессы, попавшим в фашистский лагерь, бежавшим из лагеря, воевавшем и вернувшимся в Одессу победителем, адвокатом Яковом Маниовичем. Это на его деньги установлен мемориал в Прохоровском сквере. Так вот, Яков Маниович подготовил, а я опубликовал во «Всемирных одесских новостях» его очерк «Тираспольская,12». В этом доме Яков жил перед войной, отсюда был призван. Пройдя по всем квартирам своего дома после возвращения, рассказав о судьбах его жителей, автор подсчитал, что в этом доме убиты… 300 евреев.
Написать бы о каждом из них…

Но подумал, что сегодня, в день печали, мне скорее хотелось бы познакомить со своим эссе об еврейской составляющей народа Одессы. Это из той же серии, что рассказ об армянах, о караимах, которыми я делился в Фейсбуке.

Назывался он у меня – "Ужасно шумно в доме Шнеерзона".
Помните старый одесский анекдот, заканчивавшийся словами: «Нет, я вас уже не спрашиваю, где масло, нет, я вас уже не спрашиваю, где мясо, я спрашиваю вас, где Рабинович?».
Так вот, где Шнеерзон?
У меня нет под рукой телефонных справочников Австрии и Германии, Америки и Израиля, но в последнем одесском телефонном справочнике, увы, нет Шнеерзона. Не настаиваю — может быть, его придумал автор всемирно известных куплетов, как и Бабель создал Беню Крика, но отсутствие и того, и другого в нынешней Одессе, увы, «медицинский факт».
А ведь были. Когда в 1789 году российские войска под командованием де Рибаса взяли штурмом турецкую крепость Хаджибей, в ней проживало 6 евреев. Археологические раскопки дали возможность обнаружить еврейское надгробие, датированное 1770 годом…
Чем же занимались евреи Одессы? Пожалуй, всем, буквально всем. Да, среди них были врачи и музыканты, лавочники и ремесленники, были торговцы солью, обувью, зерном, были биндюжники, ростовщики и ювелиры. Но с первых дней существования Одессы евреи принимали активное участие и в городском самоуправлении. Достаточно вспомнить, что в первый городской магистрат были избраны Меир Эльманович и Тевель Лазаревич.
А сколько врачей и адвокатов, банкиров и инженеров дала Одесса! Конечно же, отдельной строкой хочется написать о музыкантах, таких, как выдающийся кантор Пинхас Минковский, вундеркинд Миша Эльман, создатель школ Петр Столярский, Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, Леонид Утесов… А разве не заслужили своим вкладом в мировую культуру строки, абзаца, главы в любой энциклопедии мира такие писатели, как Хаим-Нахман Бялик, Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий, Владимир (Зеев) Жаботинский…

Пестрым, многоликим, космополитичным городом была Одесса. Одних это радовало и привлекало, других отторгало и раздражало. В 1985 году, когда у нас об евреях Одессы издавать книги было невозможно (мы помним, каким был государственный антисемитизм в СССР), так вот, в 1985 году в США американский историк Стивен Ципперштейн издал труд «Евреи Одессы. История культуры. 1794-1881». Первый абзац этого исследования как раз вводит в это многообразие точек зрения:
«Разноликой представала Одесса в глазах русских евреев XIX века. В еврейском фольклоре Одесса — город, где можно получить всевозможные удовольствия: «Лебен ви Гот ин Одес» — «Жить, как Бог, в Одессе». Его жители равнодушны к вере: «Зибн мейл арум Одес брент дер гехейнум» — «На семь верст от Одессы полыхает ад». Это город, связанный с преступным миром: «Гот зол опхитн фун одесер хултаилес» — «Бог защитил нас от одесской шпаны». Одесса, это, наконец, место, где обитают очаровательные женщины, о которых говаривали: «Одесере левонес» — «Одесская луна». По общему мнению тех, кто превозносил Одессу и, напротив, тех, кто ее хулил, этот город не имел ничего общего ни с одним из городов России, в которых довелось жить евреям».
И вот этот космополитичный город, вроде бы не очень религиозный, светский, живой, веселый, стал не только центром еврейского просвещения, но и сионизма, идеи о возвращении евреев рассеянья на Землю обетованную.
У Одессы есть много определений — и они широко известны. От «Одессы-мамы» до «Города-героя». И только евреи всей России нашли еще одно, связанное с их историей, с их проблемами и тревогами: Одесса — это «Врата Сиона». Именно сюда отправлялись в путь первопроходцы, кто ехал в пустыни Палестины, чтобы строить города, создавать кибуцы, бороться с тогдашними «владельцами мандата» — англичанами — за право создать еврейское государство. Роль нашего города не забыта в нынешнем Израиле.
И поэтому, когда сегодня одессит приезжает в Тель-Авив, он ходит по улицам, носящим имена своих земляков. Улица Дизенгофа, Пинскера, Усышкина, Бялика, Черниховского, Ахад-ха-Ама, Соколова, заходит в парк Дубнова…
В Тель-Авиве, будучи в командировке, я жил на улице Жаботинского. И тогда не предполагал, что два года потрачу на то, чтобы издать впервые в Одессе, впервые в бывшем Союзе, при поддержке бизнесмена Геннадия Мартова, роман «Пятеро», чтобы переиздать при поддержке «Джойнт» переводы из Хаима-Нахмана Бялика, чтобы издать совместно с Марком Соколянским стихи и переводы.
Признаюсь, за время этой работы я полюбил Владимира Жаботинского — талантливого писателя, автора одного из лучших романов об Одессе, политического деятеля, отдавшего всего себя идее создания государства Израиль, воина, боровшегося за осуществление свой мечты… И, готовя это эссе, я ощутил, что сегодняшнему читателю образ Жаботинского, слова Жаботинского могут много больше рассказать об истории евреев Одессы, чем любая статистика, любые выписки из ученых книг и справочников.
А, впрочем, чтобы не утомлять читателя цитатами, всего одна выписка из публицистики Жаботинского. Той, что звала евреев к возрождению:
«Для меня все народы равноценны и равно хороши, — писал Владимир Жаботинский. — Конечно, свой народ я люблю больше всех других народов, но не считаю его выше. Но, если начать мериться, то все зависит от мерки, и я тогда буду настаивать, между прочим, и на своей мерке: выше тот, который непреклоннее, тот, кого можно истребить, но нельзя «проучить», тот, который, даже в угнетении не отдает своей внутренней независимости. Наша история начинается со слов «народ жестоковыйный», и теперь, через столько веков, мы еще боремся, мы еще бунтуем, мы еще не сдались. Мы раса неукротимая во веки веков, и я не знаю высшей аристократичности, чем эта».

То, что эти слова написаны одесситом, для меня характеризует не только личность мыслителя, но и город, который дал ему возможность вырасти в такого писателя и мыслителя, кстати для него — самый любимый — сквозь шестидесятилетнюю жизнь — город.
Конечно же, рассказ об истории евреев в Одессе неполон без перечня синагог, немыслим без трагичных страниц о погромах, о фашистской оккупации и катастрофе еврейства, о праведниках Мира, спасавших евреев даже в те страшные времена, в конце концов, без рассказа об отрядах самообороны. Кстати, в 1905 году один из таких отрядов организовывал все тот же Владимир (Зеев) Жаботинский. А в другом принимал участие Сергей Уточкин, который получил ножевую рану, защищая старика от погромщиков
И «народ жестоковыйный» выжил. И сегодня, хоть уже не чинятся препятствия к отъезду, еврейская община Одессы конечно много меньше той, что была в 1913 году, что была в 1940 году, но насчитывает десятки тысяч человек. Я мог бы перечислять и перечислять имена знаковых для города людей, о которых писал. Это, к примеру, врачи – Сергей Гешелин и Леонид Авербух, это художники – Лев Межберг и Михаил Черешня, это писатели – Нотэ Лурье и Измаил Гордон, это музыканты –Людмила Гинзбург и Вениамин Мордкович, это строители, моряки, спортсмены, артисты.
Думаю, каждый из моих читателей легко назовет имена. И не забудет при этом ни Бориса Литвака, ни Романа Карцева, ни Олега Школьника…
Дополняйте меня в комментариях. Признаюсь, я мог бы назвать еще сотни знаковых имен, но мне важно, какие в памяти у моего читателя.
В культуру Одессы, в историю Одессы, в язык Одессы вложили кирпичики десятки наций, десятки языков. Вынуть один кирпичик — и, как Вавилонская башня, рухнет все строение. Пониманием самоценности каждого из кирпичиков прожила Одесса 225 лет...

Да, ужасно шумно было в доме Шнеерзона, но ради Одессы и этот шум соседи по общей одесской квартире научились терпеть.
Начал с анекдота, где задавался каверзный вопрос – где Рабинович? И завершу тем, что мы, одесситы, всегда можем на этот вопрос ответить - памятник неизвестному Рабиновичу установлен в саду одесского литмузея.
Единственный такой памятник в мире.

По замыслу Михаила Жванецкого его создал Резо Габриадзе.
И может, это самый человечный памятник сгоревшим в пороховых складах, замученных в слободском гетто, уехавшим и оставшимся – жестоковыйным.

А для тех, кого интересуют цифры - из шести миллионов евреев, уничтоженных фашистами в годы Второй мировой войны - полтора миллиона были жителями Украины, сто тысяч человек – наши земляки...

Евгений Голубовский