Как это было в Одессе: Национальное достояние

Национальное достояние
Поразительно, но, казалось бы, в таком тяжелом, послереволюционном 1923 году в Одессе бьет ключом не только театральная жизнь, щедро дополненная новомодным развлечением – кинематографом.
– Летом 1923 года одесские власти вместе с гражданами города вспоминают о столетии пребывания Александра Сергеевича Пушкина в Южной Пальмире. И даже предпринимают по этому поводу ряд действий. Так, июльский номер одесского Вечернего выпуска «Известий» отмечает: «Вчера на памятнике Пушкину и на доме, где проживал поэт, были укреплены памятные доски следующего содержания: «15 июля 1923 г. в ознаменование 100-летней годовщины пребывания в Одессе Александра Сергеевича Пушкина». Доски были сделаны по проекту Пушкинской юбилейной комиссии и одобрены агитпропом губполитпросветом и сооружены по инициативе и на средства госорганов. Памятник, поставленный в 1888 году, был основан по частной инициативе и на частные средства», – рассказывает хранитель фондов музея Главного управления Национальной полиции в Одесской области Светлана Кривчук-Новак.
В те далекие времена, когда возводили памятник, городская Дума еще оставалась Биржей, бульвар Фельдмана именовался Николаевским, а некоторые «частные лица» хорошо помнили Александра Сергеевича Пушкина и могли рассказать о его пребывании в Южной Пальмире много интересного.
Великий русский поэт прожил в Одессе тринадцать месяцев, с июля 1923 по август 1924 годов. Времени он здесь зря не терял – так что многим поколениям исследователей будет что писать об этом кратковременном, но таком значимом периоде его жизни.
В нашем городе Пушкин закончил «Бахчисарайский фонтан», начал «Евгения Онегина» и написал более 30 стихотворений.

Разнообразностью живой
«Я жил тогда в Одессе пыльной...

Там долго ясны небеса,

Там хлопотливо торг обильный свои подъемлет паруса;

Там все Европой дышит, веет,

Все блещет югом и пестреет разнообразностью живой.

Язык Италии златой звучит по улице веселой,

Где ходит гордый славянин, француз, испанец, армянин,

И грек, и молдаван тяжелый, И сын египетской земли…»
Кто сегодня не знает этого стихотворения? Между тем могло так случиться, что ссылка в Одессу не состоялась бы, если бы не настойчивая инициатива самого Александра Сергеевича.
25 августа 1823 года он пишет брату Льву:
«Здоровье мое давно требовало морских ванн, я насилу уломал Инзова, чтоб он отпустил меня в Одессу, — я оставил мою Молдавию и явился в Европу. Ресторация и итальянская опера напомнили мне старину и, ей-богу, обновили мою душу. Между тем приезжает Воронцов, принимает меня чрезвычайно ласково, объявляет мне, что и перехожу под его начальство, что остаюсь в Одессе. Кажется и хорошо, — да новая печаль мне сжала грудь. «Мне стало жаль моих покинутых цепей». Приехал в Кишинев на несколько дней, провел их неизъяснимо элегически и, выехав оттуда навсегда, — «О Кишиневе я вздохнул». Теперь я опять в Одессе и все еще не могу привыкнуть к европейскому образу жизни: впрочем, я нигде не бываю, кроме в театре…»
В самом деле, первое время пребывание в Одессе Пушкина складывалась идиллически.

По утрам он читает и пишет, потом отправляется на прогулку, обедает в ресторане Отона, у Дмитраки, в отеле «Северный», а то и у графа Михаила Семеновича Воронцова, который держал открытый стол. Вечером посещает оперу и частенько заканчивает свой день в казино. В общем – ничего необычного. Все бури одесского периода еще впереди.
Однако в том же письме брату Льву от 25 августа 1823 г. Пушкин добавляет «На хлебах у Воронцова я не стану жить — не хочу и полно…»
В свою очередь граф М.С. Воронцов пишет своему другу Павлу Дмитриевичу Киселеву:
«С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем я отправлю его отсюда и что тогда уже никто не пожелает взять его на свою обузу; я вполне уверен, что он ведет себя много лучше и в разговорах своих гораздо сдержаннее, чем раньше, когда находился при добром генерале Инзове, который забавлялся спорами с ним, пытаясь исправить его путем логических рассуждений, а затем дозволял ему жить одному в Одессе, между тем как сам оставался жить в Кишиневе. По всему, что я узнаю на его счет и через Гурьева (одесский градоначальник. – Ред.), и через Казначеева (правитель канцелярии генерал-губернатора. – Ред.), и через полицию, он теперь очень благоразумен и сдержан; если бы было иначе, я отослал бы его и лично был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уже поклонник его таланта, — нельзя быть истинным поэтом, не работая постоянно для расширения своих познаний, а их у него недостаточно».
Граф Михаил Семенович уж очень понадеялся на благоразумие опального поэта. Прошло совсем немного времени, и ему пришлось пожалеть о том, что Пушкин вообще появился в Одессе. Немало ухудшению их отношений способствовал и откровенный интерес Александра Сергеевича к жене Воронцова Елизавете Ксаверьевне.
Уже 6 марта 1824 года Воронцов пишет канцлеру Карлу Нессельроде: «…Удаление его (Пушкина) отсюда будет лучшая услуга для него. Я прошу Ваше Сиятельство довести об этом деле до сведения государя и испросить его решения по оному».
В письме от 2 мая канцлеру он напоминает: «Кстати, повторяю мою просьбу: избавьте меня от Пушкина, это, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне не хотелось иметь его в Одессе».
Убедившись, что высшее начальство не собирается откликаться на его просьбу, генерал-губернатор Новороссийского края и полномочный наместник Бессарабии Михаил Семенович Воронцов принимает историческое решение выжить непокорного поэта из Одессы испытанным начальниками всех времен способом – унизить его.
На свет божий появляется предписание №7976 от 22 мая 1824 года: «Состоящему в штате моей коллегии иностранных дел г. коллежскому секретарю Пушкину. Поручаю Вам отправиться в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский и, по прибытии в города Херсон, Елисаветград и Александрию, явиться в тамошние уездные присутствия и потребовать от них сведений: в каких местах саранча возродилась, в каком количестве, какие учинены распоряжения к истреблению оной и какие средства к тому употребляются. После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча наиболее возродилась, и обозреть, с каким успехом действуют к истреблению оной средства и достаточны ли распоряжения, учиненные для этого уездными присутствиями. О всём, что по сему Вами найдено будет, рекомендую донести мне».

В этот же день огорошенный таким поворотом Пушкин отправляет рапорт правителю канцелярии генерал-губернатора Александру:
«Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, не знаю, вправе ли отозваться на предложение Его Сиятельства… Семь лет я службою не занимался, не написал ни одной бумаги, не был в сношениях ни с одним начальником… Мне скажут, что я получая 700 рублей, обязан служить…Я принимаю эти 700 рублей не так, как жалование чиновника, но как паек ссылочного невольника, Я готов от них отказаться, если не могу быть властен в моем времени и занятиях…Знаю, что довольно этого письма, чтобы меня, как говорится, уничтожить. Если граф прикажет подать в отставку, я готов: но чувствую, что переменив мою зависимость, я много потеряю, а ничего выиграть не надеюсь…»
Пушкин явно надеялся закончить распрю миром. Но не тут-то было. Следующий расписка говорит об обратном:
«Одесса, Мая 23, 1824 года. По случаю отправления меня для собрания сведений о саранче в уездах: Херсонском, Александрийском и Елисаветградском, на уплату прогонов за две почтовые лошади четыреста рублей ассигнациями от Казначея Титулярного Советника Архангельского получил. Коллежский Секретарь Александр Пушкин».
У поэтов есть свои способы поквитаться с обидчиками.
Вернувшийся 28 мая из инспекционной поездки Пушкин сдал в канцелярию отчёт, который сегодня сможет воспроизвести любой одессит: «Саранча летела-летела, на поля села, все съела и снова улетела».
В первозданном виде отчет выглядит так:
«САРАНЧА: 23 мая — Летела, летела, 24 мая — И села; 25 мая — Сидела, сидела, 26 мая — Все съела, 27 мая — И вновь улетела.
Коллежский секретарь Александр Пушкин».
Губернатор, понятно, устроил Пушкину разнос. Но это уже ничего не могло изменить.
Вслед за скандальным отчетом на свет появляется и начинает ходить по рукам не менеее скандальная эпиграмма:
«Полумилорд, полукупец,

Полумудрец, полуневежда,

Полуподлец, но есть надежда,

что будет полным наконец».
Забавно, что как раз в эту пору Воронцов имел звание полугенерала, присвоение полного только ожидалось.
Далее следует подписанное Пушкиным обязательство о выезде из Одессы во Псков. Поэт покинул Одессу 29 июля 1824 года.
С собой он увозил золотой перстень с резным восьмиугольным сердоликом, подаренный Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой.
Есть версия, что 3 апреля 1825 года Елизавета Ксаверьевна родила от Александра Сергеевича дочь Софию и даже в свое время виделась с ним и показывала ему ребенка.

Елизавете Воронцовой посвящены стихотворения «Младенцу», «Сожженное письмо», «Прощанье», «Пускай увенчанный…», «Прозерпина», «Желание славы», «Все в жертву памяти моей…», «Талисман», «Отрывок».
Поэт ухаживал в Одессе не только за Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой и не одной ей посвящены лирические стихотворения того периода. Но по свидетельству современников, духовная связь между Пушкиным и Воронцовой продлилась на года.
Пушкин был крайне суеверным человеком, рассказывают, что он мог, завидев перебежавшего дорогу зайца, повернуть карету обратно, прервав намеченное путешествие.
В Одессе поэт пробыл 13 дней, жил он на Итальянском бульваре (Пушкинская) в доме 13 и, может быть, считал свое пребывание в нашем городе неудачным.
Но одесситы с ним не согласились бы.

Фото и документы предоставлены музеем Главного управления Национальной полиции в Одесской области

Елена АНТОНОВА,

«Слово»