«Миг между прошлым и будущим»

«Оказалось вдруг и незаметно: я уже ровно 60 лет служу театру», — говорит заслуженный художник Украины, большой друг нашей газеты и лауреат ее конкурса «Люди дела» Николай Митрофанович Вылкун. Свой юбилей в профессии он отметил в конце сентября на малой родине, в родном селе Левадовка.

ХУДОЖНИК-СЦЕНОГРАФ, или, иными словами, художник— постановщик спектакля, — профессия особенная, требующая разнообразных и фундаментальных знаний и навыков. Если ты пишешь картины, тебе вовсе не обязательно философствовать: философом ты проявишь себя на холсте, умной должна быть твоя кисть, пусть сам ты даже и не охотник до чтения, — такой вот парадокс. Иное дело — театр и кино: тут ты, можно сказать, соавтор, и твои знания — отнюдь не факт твоей приватной биографии, они — составляющая коллективного труда. Мышление у художника-постановщика должно быть строго логическое, дисциплинированное, ведь он — конструктор.

С вопросом «а поговорить?» — никаких проблем, если дело идет о театральном художнике. Вот вам монолог: размышления Художника, который, оглядываясь назад, на свое богатое творческое прошлое, устремлен, тем не менее, вперед, только вперед, — принимая всё, что предлагает нам день сегодняшний, критично, подчас иронично, но без осуждения и с надеждой...

— ЖИЗНЬ сложилась, как в сказке. Потому что, замечу, жить в искусстве непросто. Тем более в Одессе. Здесь надо очень активно проявиться, чтобы тебя в твоей сфере пригрели и признали своим. Я счастлив был, что попал в мир искусства. Служил ему искренне, любя искусство в себе, как говорил Станиславский. Встретил многих хороших людей.

Люди моего времени, надо признать, были контактнее, чем нынешние поколения. Охотно раскрывались навстречу друг другу, помогали. Что меня угнетает — это сегодняшняя разрозненность.

...У меня были отличные наставники. Я начал рабочим сцены, ассистируя в Одесском украинском театре, — там главным художником-постановщиком был Николай Степанович Маткович, художником-постановщиком — Эммануил Вигдорович Кордонский. Я, в каких только ни побывав «исполнительских» должностях, вникал в их работу... и понял: сценограф — сорежиссер, а стало быть, вольно или невольно, теряет что-то как живописец, будучи конструктором-макетчиком. Мне это не понравилось. Я ведь много занимался живописью, старался почаще участвовать в выставках.

И сейчас я живописи не оставил. Вот нынче на Торговой, 2, в залах Союза художников, большая сборная выставка, там и моя новая работа есть: портрет жены.

...Здесь позволю себе вставку. Николай Вылкун, этот, казалось бы, счастливчик, баловень жизни, записной «шестидесятник», денди, красавец, невзирая ни на какие возрастные юбилеи, — вы думаете, ему не знакомы «смиренная проза» и попросту жестокость жизни? Последние годы для него оказались сложными: тяжелая болезнь супруги, обусловленная возрастом, случившаяся с нею недавно серьезная бытовая травма, обернувшаяся сложной хирургической операцией, заботы по выхаживанию, поддержка любимого человека... верность — вот что для Вылкуна не просто пафосное слово. А вы поглядите на него! Ощутите этот каскад доброй энергии!..

— А тогда, в молодости, — продолжает Николай Митрофанович, — после Одесского театрально-художественного училища я поступил заочно на факультет книжной графики в Московский полиграфический институт. Театр же познавал на практике, в гастролях по СССР. Заодно узнавал и жизнь, и природу. Театральное дело изучил «от пуговки до петли»: все материалы и процессы. Подставить меня, подвести в чем-то было уже невозможно. Знаешь, есть такая шуточка во флоте: поди отпили кусок кнехта, — так вот, со мной это не проходило. А время учебы моей было бурное: бум всего и вся, Космос, наука, поэзия, кино, театр — всплеск колоссальный! Премьеры в Москве, посещение художественных мастерских — всё это придавало смелости, воспитывало, давало опору экспериментального знания...

В искусстве, однако, не бывает всё гладко: неудачи и сомнения непременны.

— Художник в социуме — особая тема, — замечаю я Николаю Митрофановичу. — Каково нынешнее положение в сравнении с тогдашним?

— СЕЙЧАС открыты все возможности, — отвечает Художник. — Свобода самовыражения полнейшая. И происходит чистейший естественный отбор. И многие рано затухают. Либо уходят в живописи в безответственную абстракцию, либо впадают в китч, в дуракаваляние — не думая о творческой перспективе, стараясь во что бы то ни стало выделиться сиюминутно.

И конъюнктура никуда не делась: многие вчерашние атеисты, к примеру, ударились в религиозную тематику — политбюро заменили святцами. Но, как по мне, это всё же благороднее: если человек занимается религиозной живописью, он должен стать чище.

— А результат, очевидно, — это уже в меру таланта и искренности?

— Конечно! Я когда для храма Иоанна Крестителя в Покровке образа писал, это ведь не за вознаграждение было, а из благодарности землякам, чтобы людей порадовать.

Что меня тревожит — дилетантство: любительщина заполонила мир искусства. Во времена моей молодости уж точно было не так. Наставники наши, только что прошедшие страшную войну, были к нам, молодым, очень требовательны, даже и в суровой, жесткой форме. Они требовали искренности, глубины раскрытия темы — и профессионализма. Они радовались, что выжили, и стремились нести радость людям. И нас учили добру. Григорий Крижевский, Константин Ломыкин, Александр Ацманчук, Владимир Власов, Вячеслав Токарев...

Профессионализм и личная позиция художника — сегодня проблема в театре. Нас, профессиональных сценографов со стажем, осталось в городе трое: Слава Зайцев, Светлана Прокофьева и я. Оперный театр искал главного художника, нашел в Минске, по конкурсу, Игоря Анисенко. Я 43 года преподаю специальность в театрально-художественном училище; хотел было уволиться — некем заменить: Слава Зайцев работает в Музкомедии, перенес операцию из-за проблем со зрением; Света Прокофьева работает в Театре кукол, увлечена своей спецификой и как педагога в регулярном понимании, очевидно, себя не мыслит, хотя внутри театра опытом делится охотно...

— Да, действительно, — озадаченно говорю я. — Вот в театрально-художественном училище потрясающее отделение сценического костюма, а в театре, на моей памяти, полноценно реализовала себя лишь Елена Лесникова, — куда деваются остальные?..

— ТЕАТР бросить не могу, — говорит Вылкун. — Меня из театра убрать, это как большое дерево с корнем вырвать. Зачахну без театра. Всем сценическим жанрам послужил: драме, опере, музыкальной комедии. И даже цирку. О, в цирке я поработал с Валентином Дикулем, с братьями Пантелеевыми — оформлял гастрольные программы и видел дело изнутри: колоссальное мужество, смертельный риск; да драматический театр в сравнении — это легкая прогулка. Тем более нужно дорожить уровнем профессионализма в театре!

В Одесском театре кукол я в 60—70-х годах оформил 34 спектакля: это был подлинный театр Художника! Для меня — полигон, разбег в будущее.

В Одессу Сергей Образцов тогда приезжал. В Музее Образцова на Садовом Кольце находятся три мои работы. Два макета к спектаклю «Неразменный рубль» и кукольный лев, к «Трем толстякам», который Образцову особенно понравился. Я сделал льва из алюминиевой миски. Пришел домой простуженный, сел парить ноги — и вижу в миске... гриву льва. Вылепил потом из папье-маше морду и вставил в миску, декорировал. Эта кукла репродуцирована в книге о Театре Образцова, ее воспроизводили в виде магнитиков на холодильник. Таких удач много не случается.

Вообще, из более чем 250 спектаклей в разных жанрах, над которыми я работал, я назвал бы 50 творческих удач, которые оказались для меня самого озарением и до сих пор согревают мою творческую душу. Например, «Дурочка» Лопе де Вега в Луганском драматическом театре, где я сделал трансформирующийся испанский дворик на основе натянутых ворсистых бельевых резинок, по две копейки метр, — обнаружил залежи на складе, использовал и выручил матчасть театра, — Николай Митрофанович смеется. — Или вот, в Николаеве, ставили «У недiлю рано зiлля копала»: увидел на складе горы обрезков ткани и сработал интерьеры из этих лохмотьев, а также лес, траву, цветы и тропинки...

А в живописи, в графике я еще студентом искал собственные выразительные приемы, так что их на курсе даже прозвали «вылкунизмом». Я влюблен в гуашевую живопись. Она технически коварная, но такая благородная и истинно театральная, не бликует, хорошо поглощает свет. Уважаю художников разного плана, разных устремлений и всегда готов оценить по достоинству их творческие поиски.

— Ну, а как же в Левадовке прошел творческий юбилей? — спрашиваю.

— СМОТРИ, — улыбается Вылкун и показывает мне большой и яркий «орден», цветного металла с эмалью, в основе значка — нечто вроде мальтийского креста: «Почетный гражданин села Левадовка». — Это мне вручили односельчане. А в 80-х годах такие же ордена вручили Никулину, Вицину и Моргунову: за то, что впервые эта троица выступила в короткометражке «Пес Барбос и необычный кросс» по фельетону уроженца Левадовки Степана Олийныка.

Я вот хочу совместно с Союзом художников организовать на родной земле выездные выставки. Я благодарен этому краю: он дал мне крылья. А сегодня в селах люди закисают, опускаются, уходят в запои, молодежь из села бежит. Театры, филармонии не могут себе позволить поездки в села. Правда, Покровка и Левадовка вошли в зону зеленого туризма, дорога там отремонтирована; надо и Андреево-Ивановку тоже подтянуть. Надо делать всё, чтобы людей привлечь. Надо спасать село, насыщать культурой.

...В Андреево-Ивановке, где Николай Вылкун учился в восьмом-десятом классах, в восьми километрах от Левадовки, сельсовет готовит большой зал для картинной галереи, основу которой составят работы земляка; в Левадовке такой музей уже есть, но он маловат. И школу хотят назвать именем Николая Вылкуна.

А сам он готовится к работе в жюри четвертого международного фестиваля театрального плаката. В декабре прошлого года прошел третий — рассмотрели тогда 420 работ, отобрали 70: жюри — из Молдовы, России, Ирана, Испании, Перу, Мексики, Финляндии, от Украины — Николай Вылкун. «Теперь решаем, где будем четвертый проводить»...

Тина Арсеньева