Кто-то должен любить...

О чем он, новый спектакль Одесского ТЮЗа «Клятвенные девы» (см. № «ВО» от 3 января) по одноименной пьесе Олега Михайлова в постановке Натальи Прокопенко?

ДОМ простой семьи на окраине Тираны, столицы Албании. Семейство Ракипи состоит из женщин, главой же семьи является суровый и властный дядя Кеки, который тоже... женщина.

По сей день в горных районах Албании жив старинный местный обычай, который можно объяснить в современных терминах мужским шовинизмом, мачизмом и сексизмом, доведенными до упора: женщина — не человек. «Женщина не наследует ни от родителей, ни от мужа». Интересы семьи в общине имеет право представлять только субъект мужского пола. Если такового совершеннолетнего и дееспособного субъекта в семействе нет, кто-то из членов семьи должен стать мужчиной. Менять пол не надо. Надо остричься, переодеться и принести клятву. И, что важно, быть при этом девственницей. Древний закон налагает не только на «клятвенную деву» — по-албански она зовется «бурнеша», — но и на общину суровые обязательства, и на такую деву никто не решится посягнуть как на фактическую женщину. Ее женственность искореняется и предается забвению. Бурнеша занимается тяжелой мужской работой, курит и пьет в мужской компании — и несет ответственность за свой семейный клан.

А кланы часто остаются без природно мужского руководства, потому что в Албании по сей день практикуется кровная месть. Посему сегодня в стране насчитывается что-то от трех до пяти тысяч этих самых бурнеш.

Спектакль начинается с кинохроники: экспедиция отправляется на поиски «клятвенных дев». Дана парочка кинопортретов-интервью. Да и в Интернете есть колоритные подборки фотографий: бурнеши не без шика позируют, и ни в одной из них ни по каким признакам не заподозришь женщину.

Точно так же не заподозришь ее в кряжистом 65-летнем дяде Кеки Ракипи (играет Надежда Марченко), главе семьи, где царят такие нравы, что Кабаниха у А. Островского в сравнении с Кеки — просто благомыслящий либеральный средний класс.

В Албании двадцать первого столетия — «только Канун, данный нам Лека Дукагьини, наш единственный закон, а не всякие там Конституции». Упомянутый Лека (Дукаджини, 1410—1481 гг.), албанский князь и законодатель, разработал свод правил — Канун, регламентирующий, в числе прочего, кровную месть, за которую сильно щемил исполнителей тоталитарный диктатор ХХ века и строитель многочисленных бункеров Энвер Ходжа.

«Вы — никто! И ничего вашего в этом доме нет. И жизнь ваша не дороже собачьей», — вот конституционное уложение для семейного клана мелкого лавочника и самодура дяди Кеки. Перечить никто не осмеливается. Более-менее вольготно чувствует себя одна лишь племянница Кеки, 25-летняя Лири (Ирина Шинкаренко), позволяющая себе дерзить, потому что ей нечего терять: она — калека в инвалидном кресле, с отнявшейся, нечувствительной нижней половиной туловища. Остальные — безропотны. И чем они безответнее, тем взрывоопаснее загоняемый внутрь протест, который, кажется, вот-вот достигнет критической массы.

Неизменно безмолвна Эдона (Виктория Алексеева). Мать Лири и младшая сестра Кеки, 60-летняя Теута (Оксана Бурлай) — воплощенная пожизненная усталость, обреченность, когда, вот уж подлинно, «ни сна, ни жизни, и смерти тоже нет»...

Однако мы застаем эту семью в день свадьбы. Странной свадьбы, на которой жениха не предъявляют ни гостям, ни невесте, а женят по доверенности. Оказывается, мужская особь в семье всё же имеется. Это сын Эдоны, чей муж, брат Кеки, погиб, а сын родился слабоумным в результате родовой травмы и во всю жизнь не был предъявлен миру. Слабоумный мальчик вырос в сексуально озабоченного придурка, который «ходит под себя», и ему приискали невесту: 17-летнюю осиротевшую профессорскую дочку Розафу (Иванна Ницак). Юной Розафе устраивают, в буквальном смысле слова, случку. Цель: она должна родить мальчика-наследника.

АТМОСФЕРА, созданная на сцене художником Ольгой Смагиной, беспросветна. Спектакль напомнил мне суровую фактуру давних черно-белых фильмов Михалиса Какоянниса, особенно — «Электры». Поддерживает это впечатление и звуковой фон, подобранный Геннадием Бойченко: возникающие в полутемном пространстве отчаянные балканские песни-заплачки.

Пространство же, вот странное дело, вроде бы локальное, замкнутое, в котором простыня экрана преобразилась в полотна, вывешенные для просушки, на самом деле ощущается распахнутым — бесконечным, космичным.

«Господи! — скажет сейчас читатель. — Что за изуверство. Что нам до той отсталой Албании, где она там на глобусе? На что в мире она влияет?».

Э, нет, читатель, а вот погоди.

Постепенно, во взаимодействии персонажей спектакля, с их семейными дрязгами, мы погрузимся в их родовую историю. Узнаем их личные истории — трагичные, жуткие. Оценим и искореженную доброту Эдоны, и жертвенное терпение Теуты. И... спохватимся в глубинах античной трагедии. Именно как античная трагедия читается пьеса Олега Михайлова, и именно в этом качестве она интерпретирована Натальей Прокопенко. Античная драма — универсальна, она зиждется на архетипах («первообразах», если кто забыл). Она обнажает в человеке изначальное, фундаментальное и вневременное.

Наталье Прокопенко удалось создать на сцене капсулу Времени. Кстати, в пьесе идеально соблюдено классическое триединство: места, времени и действия. Сюжет уложен в матрицу. Это смоделированная система тех человеческих чувств и отношений, которые — ныне, присно и во веки веков. Они даны в предельной концентрации. Всё наносное слетает, выявляется сущностное. Это — Книга Бытия, не ведающая летоисчисления.

Здесь, на албанской окраине, где тиранией главы клана в семье запрещены айфоны и прочий «американский разврат», живут люди, к которым не липнут наслоения цивилизации: люди в своей изначальной сути. А суть эта проявляется прежде всего в главном жизненном пафосе: выжить. Выжить — физически. А для этого нужно уметь крепко ненавидеть, если что.

Над этими людьми нависает Рок: в виде природных и социальных катаклизмов, совладать с которыми — не во власти людей. И то, что, по воле Рока, происходит с героинями спектакля «Клятвенные девы», достойно, на поверку, биографий Электры, Ореста, Антигоны. А Бог?.. Формально они — христиане. Но, полноте, простонародье всем складом своим — глубокие язычники! Во всяком случае, теология здесь своеобычная: «Бог — это смерть. Зачем Бог, если нет смерти», — сказано и, признаться, глубоко сказано, устами Старухи (Ляна Карева).

...Что можно сказать о супружеской паре контрабандистов, которые под очередную социальную заваруху — оговорено: 1997 год, — торговали оружием, только чтобы выжить, а их стопорнула солдатня: его убили, а ее, на последних месяцах беременности, изнасиловали всем подразделением?..

...Что можно сказать о бесконечно преданных друг другу близняшках, 15-летних брате и сестре, посланных вершить вендетту за убитого отца, — о мальчишке-подростке, в упор стреляющем в старика, кровного врага; о восьмилетнем пацане, внуке этого старика, метким выстрелом наповал уложившем подростка; о девчонке, без колебаний всадившей нож в восьмилетнего ребенка и тут же получившей пулю в спину от недобитого кровника?..

С той поры, на протяжении десяти лет, в оный день мать требует от дочери-калеки проговаривать вслух эту историю, подобно тому, как в семьях устраивают чтения вслух, только вместо книжки с античной драмой — собственная биография. Проговаривать — чтобы не забыть. Чтобы не перестать ненавидеть. В том числе домочадцев своих, которых можно, и не без оснований, обвинить в трагедиях их детей.

Кровная месть — какая дикость, скажете вы. Да, но... в культивируемой посредством телеэкранов и национальных институтов, в лелеемой «сознательными патриотами» мстительной памяти об обидах предков, которых эти «сознательные» и в глаза не видали, не свернулась ли змейкой всё та же первобытная вендетта? Кто и зачем, и в чью пользу разбудит дракона — обыденный человек, живущий эмоциями, не задумывается. А ему цивилизованные средства массовой информации ежедневно предлагают образ врага: кровного врага. «Канун велит»? «По телевизору говорят». «В блоге пишут».

...Что скажем об истории неотразимой красавицы по имени Кекилия — Цецилия: святая мученица, христианский архетип целомудрия, — сызмальства воспитанной суровым отцом как мальчишка, потому что отец хотел, чтобы родился мальчик... И тут вспоминается еще один кинообразец: «Козий рог» болгарского режиссера Методи Андонова; но с нашей Цецилией ничего такого не случится, она не влюбится, она пожизненно останется дядей Кеки. Она не дрогнув пошлет подростка вершить акт мстительного убийства. И, по воле слепого Рока, обернувшегося пресловутым Кануном, сядет в тюрьму, сама совершив невольное убийство.

...И что скажем о невинной жертве, которой была вдруг протянута рука помощи и подана надежда, чтобы жертва тут же предстала палачом, предав того, кто оказал ей доверие?..

НЕКОТОРЫЕ сюжетные ходы этой пьесы вполне предсказуемы, их подсказывает элементарная логика. Но в данном случае это вовсе не важно. Важна глубина погружения и постижения сущностных законов Бытия. Важен пафос высокой трагедии, упрятанный под завалами неблагообразной житейской рутины.

Есть в пьесе персонаж, ни на что, собственно, не влияющий, но, тем не менее, важный: совмещающий в себе, на поверку, функции пифии-прорицательницы и комментирующего античного хора. Это — Старуха, в острохарактерном, даже бурлескном, исполнении Ляны Каревой. Отлично найденный образ, создавая который, и авторы спектакля, и актриса обошлись без многозначительных педалирований — что называется, совлекли персонаж с котурнов, придав ему обаятельные черточки балканской «безбашенности», так ярко репрезентированной фильмами Кустурицы...

Старуха, можно сказать, и итожит ненавязчиво, прядет нить сквозной темы рода Ракипи: эта история, как всякая история, в существе своем — о Жизни и Смерти.

Албания? Полотняный экран, посреди вымышленных — или таки действительных? — семейных сцен вдруг переносит нас из патриархальной Албании в самую передовую из прогрессивных стран. Япония. Их зовут там — «хикикомори»: субъектов, предпочитающих изоляцию всем видам общения, в том числе с друзьями и родственниками. Невылазно сидящих дома, уткнувшись в ноутбуки. Живут они на иждивении родителей. По данным 2010 года, в стране их насчитывалось 700 000, средний возраст — 31 год.

Когда их пытаются расспросить о причинах такого образа жизни, они жалуются на одиночество и недостаток любви со стороны окружающих.

Дамы из социальных сетей прослезятся. Грета Тунберг, обличающая с трибуны ООН грешное человечество. Кстати, у «хикикомори» диагностирован, зачастую, «Гретин» синдром. И другие диагнозы социопатов. Эмоциональная холодность, отсутствие эмпатии. У тонкослезых дам впору спросить: а эти недолюбленные няшки сами-то хоть кого-то любили?

Невольно поверишь, что настали последние времена: они настанут, предупреждал Христос, когда «по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь». «Ненавидеть легче, чем любить», — произносит в спектакле бунтарка Лири.

Ну, что, Албания. С 2009 года — член НАТО, с того же года просится в Евросоюз. Родина гениального менеджера — Матери Терезы. Многопартийная система и рыночная экономика.

...Не стану раскрывать вам финал спектакля «Клятвенные девы», чтобы не лишать вас интриги. Дядя Кеки находит себе преемницу. И благословляет словами: «Кто-то должен обо всех заботиться. Кто-то должен любить. Ты сможешь».

У психологов есть понятие: ресентимент как психический склад. В переводе: «противочувствование» — злопамятность, озлобление. Ненависть к «врагу». Бессильная зависть, «тягостное сознание тщетности попыток повысить свой статус». Система ценностей, отвергающая систему ценностей «врага». Создание образа врага, на которого возлагаешь вину за собственную несостоятельность. Это всё — гордыня, если в христианских терминах.

В какой, однако, первобытной архаике всё это коренится. Семья Кеки Ракипи — извращенной Цецилии — архаична: здесь корень корней. Вся суть — борьба за выживание. А кто-то ведь должен любить. И прощать. Иначе — никому не выжить. Ни в Албании, ни...

P.S. Следующий премьерный показ — 18 января в 19.00.

Тина Арсеньева