Михаил Жванецкий. Новое...

Разобраться в важном и неважном сегодня отчаянно трудно. Нужно обладать особым даром, чтобы не ошибиться и не заплутать в шелухе.

Оккупанты

Почему мы так любим животных?
Мы их победили. Они избегают нас. Они прячутся.
Мы по всем правилам оккупировали их территорию.
Непокорных и крупных истребили.
Покорных и слюнявых загнали в курятники и в псарни.
Мелких и пушистых рассовали по квартирам, чтоб было на ком лежать утомлённой руке. Совсем мелких загнали в подполье, где они пищат и грызутся.
Тех, кто в дорогих шубках,— размножаем, откармливаем, измеряем линейкой, затем снимаем их шубы и надеваем на себя.
Конечно, это грабёж. Но мы так не считаем.
Мы считаем, что нам жить важнее, чем им.
Ибо мы: во-первых, атом разобрали и получили из него бомбу.
Потом автомобили бензиновые быстроходные, чтоб стоять в пробках и на перекрёстках. Потом мы... Что ж ещё... Непрерывно общаемся друг с другом по телефону, от этого неимоверная ненависть возникает вместе с дружбой, ибо спрятаться негде.
Потом мы играем в футбол со всем миром, где на трибунах либо огромная злоба, либо дикое ликование с кровью и потасовками в зависимости от количества голов.
Потом мы летаем очень быстро и не видим ни хрена внизу, где размещаются наши территории, отвоёванные у зубастых и пушистых.
Летаем мы вместе с нашими тётками, одетыми в ворованные у соболей шубы и в ворованные у быков туфли.
Ничего не меняется от того, что мы взлетели или сели.
Всё выглядит одинаково, и сам полёт не отличается от сидения перед полетом, чем мы очень гордимся, и, прилетая туда, куда не очень хотелось, садимся точно так же и едем, в общем, туда же, где опять садимся или ложимся, чтоб вечером опять идти туда, где опять садимся.
То есть мы либо садимся, либо ложимся, чем очень гордимся…
Ещё у нас есть фестивали кино, фото и писчебумажные, одинаковые по годам, по местам и по произведениям, чем мы очень гордимся, хотя победителей не перевариваем и не знаем, почему они победили и почему мы их не перевариваем.
Есть звёзды, которые не переваривают публику, а публика держит их, оккупированных пушистиков, чтоб рассматривать, как они едят, совокупляются и на что живут, подбрасывая им деньги, чтоб были лучше видны и не протестовали против совокуплений на подиуме. Этот главный интерес и удовлетворяется кино, ТВ, газетами, злобно кричащими из-под кровати: «Мне плохо видно!».
Есть ещё армия и солдаты, хорошо одетые, вооружённые и не совсем сытые. Сидят на базах и в лесах, готовые к уничтожению солдат в другой одежде. Если их долго не использовать, будут бить своих, чтоб не терять форму.
У побеждённых чешуйчатых и пушистых мы постепенно заимствуем полигамность. Только оглянувшись назад, знакомишься с половым партнёром.
Конечно, никакой волк или лев не оставляет после полового акта львице баранью ногу или пару копеек на расход. Но это нравы диких. Они исчезли вместе с дикими.
Конечно, рычание, завывание, драки и укусы современных животных вызывают смех у разработчиков беспилотников и ковровых бомбардировок.
И смех правильный. Только таким способом можно уравнять нас и продовольствие. Потому что дорогую спортивную мощную машину чтоб разогнать, надо уже не животных, а нас давить... Нас надо убрать с дороги... Она низкая, ей трудно давить человека. А 350 км/час надо. Приходится пускать впереди бульдозер с экипажем и без громкоговорителя. Пусть едет точно по маршруту... Трассу нужно очистить. Этим мы гордимся.
Рай для отдыха у нас старомодно изображают в виде пляжа и пальм. Хотя этого всего почти не осталось. Там непрерывно отдыхают победители на войне, на бирже, на кинофестивале.
Толпа сгущается, сдвигается и телами рушит кирпичные стены.
Полиция пока сзади, но скоро будет в первых рядах борьбы за существование.
И мы, вместо того чтобы пережениться, перебьем друг друга, не прекращая общения в Facebook и блоги с разоблачениями.
А наши остатки залезут в берлогу и попросят убежища у тех, кто там ещё жив, чтобы согреться и душу излить.

Обман

Меня обманывают, потому что я переживаю.
Какой смысл обманывать того, кто пропускает обман мимо ушей, или того, кто не слушает обман. Граждане! Какой толк? Зачем? Смысл какой?
Какая радость от выдумки, от жалобы?
Обман всегда связан с жалобой.
Обман связан с просьбой.
Обманывая, рассказывать о себе, о своём здоровье, о своем тяжёлом положении как раз, как назло, накануне его большого взлёта, огромных заработков, и тут на тебе — перелом ноги, ребра, сустава, мозгов.
— Ты в гипсе?
— Уже снял. Но прихрамываю.
Самый тонкий проход в душу — просто рассказывать.
— Такая жара. Ни кондиционера. Ни воды. Такой холод. Батареи надо менять. Крыша протекает. Штаны износились, эх...
Потому вас и обманывают, что вы выслушиваете.
Хотя, казалось бы, какой смысл выслушивать того, кто дважды соврал. Кто трижды соврал. Что отвечать врущему? О чём с ним?
Вам ему сказать нечего, кроме того, что вы здоровы. Если вы скажете, что больны, вы услышите поток лжи... Только: «Я здоров. Всё хорошо. Ты замечательно выглядишь».
Дайте понять, что вы его поняли, и на все жалобы: «Я рад, что у тебя всё так хорошо… Как хорошо?.. Так хорошо!».
Вы чувствуете, что дикий разговор во взаимном тупике... Он столбенеет. Сверните в переулок, даже если вам туда не надо. Куда бы вы ни рванули — там лучше. В себе вы кое-как разберётесь. В нём — никогда. Оставьте его там! Кто-то его отравит или подожжёт. Как можно войти в положение врущего человека?
Мы попали с нашим воспитанием в мир обмана. Он торчит из земли, свешивается с карнизов, торчит на экране. Взамен огромного слоя советской лжи, что в виде чёрной тучи ходила над нами, на нас опустился обман в виде тумана. Этот туман из политики, рекламы, знахарства легче пережить, но трудно перенести.
Не надо говорить о человеке, который врёт! Не надо получать от него письма и звонки. Повесьте трубку…
Почему крик «наших бьют!» — собирает толпу? А крик «наших дурят!» — никогда? А надо собираться!
Ибо, ах, ибо этот обманывает того.
Тот — того.
Тот — того.
И самый тот — моего.
Этого «наших дурят!» терпеть нельзя.

От вас буквально полчаса

— Нам от вас нужны буквально две-три встречи. Размышления о жизни и о себе.
— Я понимаю. Но у меня нет времени.
— А если мы пройдёмся по городу часика два и вы просто поговорите о себе?
— Но я не могу выйти из дому и заговорить. Это же не два часа. Это два часа и вся жизнь.
Нужно быть готовым, чтоб выйти к камере и заговорить о себе. Кто же может так сразу? Кто-то может, наверное…
На два часа набрать воспоминаний — мне три-четыре дня или больше...
Я не могу заговорить по просьбе присутствующих камер, не знаю, почему. И не из-за ответственности. Я не ценю свои слова. Я боюсь неправды. Я боюсь глупости. Я боюсь путаницы. Я боюсь себя.
Какие-то слова вынашиваешь. Мысли обкатываешь. А главное, с ходу их и не выразишь. Но под телекамерой — нужно. Ты же уходишь в неё навсегда. Ты не должен нагадить в вечность.
А эти звонки — «мы отнимем у вас всего полчаса, час, пятнадцать минут». Невдомёк, что ты на пятнадцать минут уйдёшь в будущее.
Это очень много.
И будет очень стыдно за неудачу.
Слово «стыдно» здесь годится, как нигде.
И вообще — что такое правда, что такое достоинство, талант?
Из чего состоит имя?
Даже если дом ещё крепок, не должен осыпаться фасад.